Джим мигом их поднял.
– Ты что, в уме? – прикрикнул он и стал стирать с куколок рыжую пыль. – Смотри, какие хорошие. Я таких никогда не видал.
И он протянул мне фигурки. Это были точь-в-точь двое детей. Мальчик – в коротких штанах, клок волос падает до самых бровей. Я поглядела на Джима. Прядь каштановых волос свисала от пробора вниз. Прежде я ее не замечала.
Джим перевел взгляд с куклы-девочки на меня. У куклы была челка. У меня тоже.
– Это мы, – сказал Джим.
– По-твоему, кто их сделал?
– Кто из наших знакомых вырезывает?
– Мистер Эйвери.
– Он совсем не то делает. Я говорю – кто умеет вырезывать фигурки?
Мистер Эйвери изводил по полену в неделю: он выстругивал из полена зубочистку и потом жевал ее.
– И еще кавалер мисс Стивени Кроуфорд, – подсказала я.
– Верно, он умеет, но ведь он живет за городом. Ему на нас и смотреть-то некогда.
– А может, он сидит на веранде и смотрит не на мисс Стивени, а на нас с тобой. Я бы на его месте на нее не смотрела.
Джим уставился на меня не мигая, и наконец я спросила, что это он, но он ответил только – ничего, Глазастик. Дома он спрятал кукол к себе в сундучок.
Не прошло и двух недель, как мы нашли целый пакетик жевательной резинки и наслаждались ею вовсю: Джим как-то совсем забыл, что вокруг Рэдли все ядовитое.
Еще через неделю в дупле оказалась потускневшая медаль. Джим отнес ее Аттикусу, и Аттикус сказал – это медаль за грамотность; еще до нашего рожденья в школах округа Мейкомб бывали состязания – кто лучше всех пишет, и победителю давали медаль. Аттикус сказал – наверно, кто-то ее потерял, мы не спрашивали соседей? Я хотела объяснить, где мы ее нашли, но Джим меня лягнул. Потом спросил – а не помнит ли Аттикус, кто получал такие медали? Аттикус не помнил.
Но лучше всех была находка через четыре дня: карманные часы на цепочке и с алюминиевым ножичком; они не шли.
– Джим, по-твоему, это такое белое золото?
– Не знаю. Покажем Аттикусу.
Аттикус сказал – если бы часы были новые, они вместе с ножиком и цепочкой стоили бы, наверно, долларов десять.
– Ты поменялся с кем-нибудь в школе? – спросил он.
– Нет, нет, сэр! – Джим вытащил из кармана дедушкины часы, Аттикус давал их ему поносить раз в неделю, только осторожно, и в эти дни Джим ходил как стеклянный. – Аттикус, если ты не против, я лучше возьму эти. Может, я их починю.
Когда Джим привык к дедушкиным часам, ему наскучило весь день над ними дрожать и уже незачем было каждую минуту смотреть, который час.
Он очень ловко разобрал и опять собрал часы, только одна пружинка и два крохотных колесика не влезли обратно, но часы все равно не шли.
– Уф! – вздохнул он. – Ничего не выходит. Слушай, Глазастик…
– А?
– Может, надо написать письмо тому, кто нам все это оставляет?
– Вот это хорошо, Джим, мы скажем спасибо… чего ты?
Джим заткнул уши и замотал головой.
– Не понимаю, ничего не понимаю… сам не знаю, Глазастик… – Джим покосился в сторону гостиной. – Может, сказать Аттикусу… Нет, не стоит.
– Давай я скажу.
– Нет, не надо. Послушай, Глазастик…
– Ну чего?
Весь вечер у него язык чесался что-то мне сказать: то вдруг повернется ко мне, а у самого глаза блестят, то опять передумает. Передумал и на этот раз:
– Да нет, ничего.
– Давай писать письмо. – Я сунула ему под нос бумагу и карандаш.
– Ладно. Дорогой мистер…
– А почем ты знаешь, что это мужчина? Спорим, это мисс Моди… Я давно знаю, что это она.
– Э-э, мисс Моди не жует жвачку! – Джим ухмыльнулся. – Ох, она иногда здорово разговаривает. Один раз я хотел ее угостить, а она говорит – нет, спасибо, жвачка приклеивается к нёбу, и тогда становишься бес-сло-вес-ной! Красиво звучит, правда?
– Ага, она иногда очень красиво говорит. Хотя верно, откуда ей было взять часы и цепочку?
«Дорогой сэр, – стал сочинять Джим. – Мы вам очень признательны за ча… за все, что вы нам положили в дупло. Искренне преданный вам Джереми Аттикус Финч».
– Если ты так подпишешься, он не поймет, что это ты.
Джим стер свое имя и подписался просто: «Джим Финч». Ниже подписалась я: «Джин-Луиза Финч (Глазастик)». Джим вложил письмо в конверт.
На другое утро, когда мы шли в школу, он побежал вперед и остановился у нашего дерева. Он стоял ко мне лицом, глядел на дупло, и я увидела – он весь побелел.
– Глазастик!!!
Я подбежала.
Кто-то замазал наше дупло цементом.
– Не плачь, Глазастик, ну, не надо… ну, не плачь, слышишь… – повторял он мне всю дорогу до школы.
Когда мы пришли домой завтракать, Джим в два счета все проглотил, выбежал на веранду и остановился на верхней ступеньке. Я вышла за ним.