Когда женщина прошла, он понял, что просто должен покурить. Бросив взгляд на пустынную тропу, он развернулся и быстро пошел прочь, в сторону поляны, на которой сидел совсем недавно. Там, на поляне, он опустился в примятую траву и жадно закурил. Покончив с первой сигаретой, он тут же достал из пачки следующую, при этом его взгляд упал на часы. Три. Только теперь до него дошло, что все сорвалось, что сегодня уже ничего не будет, и это его взбесило. Он зло швырнул в сторону окурок и поднялся. Что ж, сегодня – не судьба! Он дошел до тропы, опять взглянул на часы. Надо уходить отсюда. Он придет сюда завтра, только сделает это несколько раньше. И тогда у него появится шанс.
Он вышел на тропу и зашагал к городу. При этом насвистывал песенку, но свист получился не удалой и не веселый: это он досаду свою, свое раздражение выпускал, как пар. За все время его никто не обогнал, никто не попался ему навстречу, и только минут через пять он увидел впереди девушку. Она, наверное, работала на заводе и опаздывала на вторую смену, потому что шла очень быстро, почти бежала, и он отметил, как очаровательно ее раскрасневшееся личико. Она даже не взглянула на него, пробежала мимо, и он при этом посторонился, уступая ей дорогу, а когда она пробежала, обернулся ей вслед. Ей лет двадцать, не больше, и она очень недурна собой – это он для себя отметил. Юбка на ней была короткая, и он, доставая из кармана кожаные перчатки, с металлическими кнопками на внешней стороне, смотрел, не отрываясь, на ее ноги. Когда она скрылась за деревьями, быстро пошел следом за ней, на ходу натягивая перчатки, и через минуту снова увидел ее. Это его подстегнуло, он пошел быстрее, временами переходя на бег, желая только одного – чтобы она не оглянулась и чтобы ему никто не помешал. Расстояние между ними сокращалось, и он уже видел родинку на шее девушки. И когда до нее оставалось метра четыре, он бросился к ней, не сводя взгляда с этой шеи и с этой родинки. Девушка слишком поздно услышала шум за своей спиной и лишь в последний момент попыталась оглянуться, но было уже поздно! Он уже настиг ее и, подпрыгнув, обрушился девушке на спину, одновременно обеими руками зажимая ей рот. Она рухнула как подкошенная и забилась в дорожной пыли, но он сидел на ней верхом и все сжимал и сжимал рот, так что она могла лишь мычать, исступленно и отчаянно пытаясь разжать его руки. Она даже пробовала царапаться, но ногти ломались о металлические кнопки, и он подумал с удовлетворением, что здорово угадал с этими перчатками: они спасут его руки. Девушка ослабевала, ее движения становились все бессмысленнее, сопротивление было уже вялым, а через минуту он почувствовал, как ее тело обмякло под ним, и тогда он ее отпустил. Она лежала, уткнувшись лицом в пыль, ее левая рука была неестественно подвернута, худенький локоть торчал кверху. Он стряхнул пыль со своих брюк, потом, хотя и не с первой попытки, взвалил девушку себе на плечи и быстро пошел прочь от тропы, к поляне, на которой курил сегодня. Девушка показалась ему тяжелой, и он весь взмок, пока дошел до места. На поляне он опустил девушку на траву, распрямился.
Она лежала на спине, раскинув руки, и он подумал, что она здорово перепачкалась в дорожной пыли. Прежде чем снять перчатки, он носком ботинка задрал повыше ее юбку, и теперь девушка нравилась ему еще больше: ее беспомощность придавала ему уверенности. Он бросил перчатки в траву и только теперь заметил, как дрожат его руки. Достал сигарету, закурил, но в горле было сухо, и он закашлялся, прикрыл рот рукой, боясь, что его услышат, потом загасил сигарету и подошел к девушке. Она по-прежнему не подавала признаков жизни. Он попробовал нащупать пульс, потом присложил ухо к ее груди, но не мог понять, жива она или нет. «А какая мне, собственно говоря, разница», – подумал он.
Первым делом он сорвал юбку, потом блузку, и хотя был сильно возбужден, но услышал, как кто-то невидимый крикнул невдалеке, но слов было не разобрать. Он вскочил на ноги и бросился к ближайшему дереву, пригнулся в тени. Опять раздался возглас, и только сейчас он понял, что голоса доносятся с тропы, рабочие пошли с завода, смена закончилась, и что ему это никак не угрожает. Он вернулся к девушке и сорвал с нее то, что на ней еще оставалось, только босоножки не тронул: ему почему-то это очень нравилось: голая, но в босоножках. Он здорово себя распалил и даже оборвал одну пуговицу, когда расстегивал брюки. С той же лихорадочной поспешностью он раздвинул девушке ноги и не лег, а упал на нее. Полуспущенные брюки мешали ему, но он боялся их снять совсем, в любую минуту ожидая опасности. Он слышал чей-то смех там, на тропе, но это его уже не пугало.