Почти сразу Кадзэ получил глубокую рану на предплечье. Рука ослабела. По роковому стечению обстоятельств жизненные силы стали оставлять Мацуяму в тот момент, когда он более всего в них нуждался.
— Ага, первая кровь, — насмешливо произнес Окубо. — У меня клинок мастера Мурамасы. Не знаю почему, только они запрещены Иэясу-сама. Мой особенно жаден до крови и рвется к ней, как только я вынимаю его из ножен. Пусть насытится сегодня, попьет вволю твоей кровушки. Знаешь, а ты уже не такой сильный фехтовальщик, каким я тебя запомнил. За те десять лет, что мы не виделись, мое искусство очень возросло. А ты сильно сдал. В каком-то смысле ты не зря сделал меня хромым. Это заставило меня взять длинный меч. — Он сделал резкий взмах, и сталь со зловещим свистом рассекла воздух. — Моим дайто я контролирую гораздо больше пространства, чем ты своим катаной. Я держу тебя на расстоянии.
Тут Окубо, как бы иллюстрируя свои слова, вновь ринулся в атаку. Кадзэ отступил. Окубо рассмеялся:
— Вот видишь! Твой плохонький меч не идет ни в какое сравнение с моим дайто.
Кадзэ посмотрел вниз и увидел кровь, капающую со своего плеча. Длинный дайто смутно и зловеще поблескивал перед ним — смутно даже в солнечном свете. Настоящая сталь Мурамасы. Катана Мацуямы сверкал очень ярко, вот только смертельный удар нанести им довольно трудно.
«Пока не победишь себя, не победишь других».
В памяти Кадзэ всплыли слова сэнсэя. Да, длинный меч Окубо давал ему большое преимущество, однако, заглянув глубоко внутрь себя, самурай понял, что он проигрывает противнику не из-за превосходства последнего в оружии. У него просто недоставало характера.
Он нападал на Окубо, полный ненависти и гнева; эти эмоции в итоге губят человека, одержимого ими. Кадзэ позволил гневу контролировать клинок, а ненависти подарил способность сражаться. В результате он не пользовался навыками так, как его учили.
Несмотря на все обиды, которые нанес Окубо его госпоже, ее ребенку, самому Кадзэ, его клану и многим другим, судить даймё необходимо по суровым законам совести. Окубо олицетворяет собой зло. Однако уничтожить его надо не ненавистью, а стремлением к тому, чтобы восторжествовала справедливость.
Мацуяма отошел на три шага назад, внимательно наблюдая за противником и держа меч на уровне колен. Сделал глубокий вдох, а потом выдох. Так вместе с воздухом он изгнал из тела весь свой гнев.
— Я — меч справедливости, — промолвил самурай тихим голосом.
— Что ты там бормочешь, идиот? — спросил Окубо, не разобрав слов Кадзэ. — Не думай, что избежишь смерти. Я слишком долго ждал этого момента. Тренируясь, я всегда представлял перед собой твое мерзкое лицо. Вот почему я достиг такого большого успеха в деле владения длинным мечом. Мной двигала лишь ненависть к тебе. Теперь же благодаря богам и хитрости Иэясу я наконец-то смогу удовлетворить это чувство и убить тебя. Молюсь лишь о том, чтобы убивать тебя медленно, резать на кусочки, наслаждаясь каждым моментом казни. Хочу рассказать тебе кое-что, — продолжал Окубо. — Я устрою большой праздник по поводу полного и окончательного уничтожения тебя, твоих господ, твоего клана и всех тех людей, которых я ненавижу. Твоя голова станет центром веселья. Приглашу моих самураев, чтобы они по очереди помочились на твое лицо и тем самым выразили все мое презрение к тебе. Иэясу я тоже не забуду. — Он улыбнулся. — Я человек терпеливый, когда этого требуют обстоятельства. Когда-нибудь я отомщу сёгуну. Я хотел служить ему и получить более высокую должность в правительстве. И я это сделаю. Мне еще представится случай уничтожить его вместе со всей семьей.
Кадзэ удивила откровенность Окубо. Он, очевидно, был полностью уверен, что победит в поединке.
Но Кадзэ был уверен в обратном.
В отличие от Окубо он не испытывал нужды в том, чтобы провоцировать противника или насмехаться над ним. Мацуяма хотел другого — эмоционально отстраниться от поединка, подавить ярость и победить себя до того, как одержит верх над противником. Он понимал, что чем больше будет желать смерти Окубо, тем меньше у него шансов достичь цели.
Даймё вновь сделал выпад. Кадзэ крепко уперся ногами в землю и почувствовал, как из нее к нему идет сила. Тонкая сталь в его руках двигалась будто сама по себе. Увидев, что самурай не отступил, Окубо сам отошел назад. На его лице появилось выражение озабоченности. Он не понимал, что происходит: тактика, которую он так успешно применял до сих пор, дала сбой.