— Подстриженному в буддийские монахи мастеру следует находиться за пределами этого мира и не думать о "мире" простых людей, но в разговорах о житейских вещах он может выражать свое четкое и логичное представление, - сказал Чан Гэн.
Чан Гэн был уже чуть выше монаха, и из его голоса полностью исчезли звонкие подростковые нотки. Его тон стал глубже, а речь была ни быстрой, ни медленной. Он говорил очень размеренно и спокойно.
Раньше он любил тишину, и всякий раз, когда он оказывался в толпе, он чувствовал себя очень неуютно. Чан Гэн никогда не чувствовал себя комфортно, когда сталкивался с незнакомцами, а все потому, что мальчик никогда не знал, что им отвечать. И тут он неосознанно начал совершенствовать и закалять себя [6] везде, куда бы он ни пошел, даже если это была обычная, беззаботная прогулка по пустому двору.
Возможно, все это было потому, что он разбил все котлы и потопил лодки [7], а тонкие веточки и конечное коленцо бамбука [8] в его сердце, пусть и неохотно, но, как и предполагалось, естественным путем обратились всего лишь в ничего не значащий пустяк.
Ляо Жань весело улыбнулся и спросил: "Если монах не понимает ход мировых событий, как он смеет говорить, что вышел за пределы людского мира"?
Монах, конечно, родился с очень знойным лицом: когда его тщательно умыли, сразу стало ясно, что он - мастер, ступивший за пределы этого мира, ушедший от мирской суеты, настоящий буддийский наставник. Немало дней этот буддийский проповедник не мылся, но это не мешало лучу просветления отражаться от его светлой головы. А в его глазах был бескрайний бассейн кристальной очищающей воды со множеством знаний, призванной спасти все живущее. Если бы он был более щедрым - не считая того, когда дела доходили до нескольких монет (но ведь это же всего лишь материальная ценность) - то Чан Гэн и другие были бы вынуждены признать, что Ляо Жань действительно был высокообразованным мастером.
Вдруг Цао Нянцзы перебил Чан Гэна и тихо сказал:
— Старший братик Чан Гэн, нам не стоит говорить об этом. Ты заметил, что многие смотрят на нас?
Монах, нежный молодой господин, пухлый сын состоятельного мясника и маленькая девочка – нежная и красивая, но с некоей странной изюминкой - гуляя вместе, они очень привлекали к себе внимание. Они давно должны были привыкнуть к тому, что на них постоянно так смотрели, а Чан Гэн так вообще почти не обращал на это внимания.
Вот только на этот раз зрителей было как-то уж слишком много.
Люди специально останавливались, чтобы посмотреть на них. Они не просто смотрели, они еще и тихо перешептывались друг с другом.
— Мне кажется, что что-то должно произойти, - сказал Гэ Пансяо.
— Ты прав, - согласился Чан Гэн.
Как самый высокий из их четверки, Чан Гэн взглянул на толпу, и тут его взгляд выхватил объявление, вывешенное на башне на городской стене. На нем был изображен реалистичный портрет прекрасного молодого господина с тонкими чертами лица лысоголового монаха, а чуть ниже - надпись:
"Этот человек притворился хозяином храма Ху Го. Он мошенник, творит, что заблагорассудится, бесчинствует, мелочный, вульгарный. Настоящим объявлением, в случае, если будет замечен этот преступник, немедленно донесите властям. Любому человеку, сообщившему о мошеннике, полагается награда в десять серебряных монет".
— Мастер Ляо Жань, - сказал Чан Гэн, - вы стоите десять серебряных монет.
Буддийский монах ошеломленно замер на месте, подобно прекрасной каменной статуе.
— Похоже, мой ифу получил письмо от дяди Ван и отправил людей, чтобы разыскать вас, - Чан Гэн смотрел прямо в толпу, которая искушенно двигалась в их сторону, желая заполучить десять серебряных монет.
— Я, конечно, прошу прощения, но будет лучше, если мы как можно скорее уйдем отсюда.
Ляо Жань быстро сказал: «О, Амитабха [9], Ваше Высочество, прошу, не забудьте о вашем обещании в чайной».
И тут монах побежал так, будто его ноги были смазаны маслом. Он бежал тихо, подобно неподвижной статуе, но при этом быстро, словно сам ветер.
Толпа людей с рынка, желавшая ухватить "десять серебряных монет", заметила, что монах догадался об их планах. Решив отказаться от всякой скрытности, они закричали ему вслед: "гнилой монах!", "мошенник!", и побежали за мастером со всех сторон маленького рынка.
— Мой отец делал так же, когда охотился на кроликов в горах, - отметил Гэ Пансяо.
Чан Гэн и Цао Нянцзы обратили на него внимание.
— Он гнал их палкой и кричал на них. От этого кролики пугались, теряли направление и попадали в сеть... Ах... Да, все так и было.