— Нет.
Чан Гэн молча встретился взглядом с Гу Юнем. Лицо маршала помрачнело.
До сего момента Гу Юню даже не приходило в голову попытаться разгадать, какие эмоции могли скрываться в сердце юноши, стоявшего спиной к свету. И сейчас, вопреки всем ожиданиям, посмотрев Чан Гэну прямо в глаза, Гу Юнь ощутил давяще чувство тревоги.
Гу Юнь понял, что он ответил слишком резко. Немного смягчив голос и выражение лица, он произнес:
— Хорошо! Если тебе вдруг захотелось пойти поиграть, не спеши. Вернись в столицу и попроси дядю Ван предоставить тебе в сопровождение несколько охранников из поместья. И еще одно условие: я запрещаю тебе ехать туда, где нет императорской почтовой станции. Каждый раз, прибывая на новую станцию, ты должен будешь отправить мне письмо, в котором сообщишь о том, что ты в целости и сохранности.
Чан Гэн глухо добавил:
— И пусть весь путь за мной таскаются тюки с богатой одеждой и лучшей едой, да? С тем же успехом я бы мог пойти поставить несколько курительный палочек в храм Ху Го в сопровождении молодых барышень. Это сэкономило бы кучу сил и денег.
Гу Юнь промолчал.
Кто бы мог подумать, что этот ребенок осмелится огрызаться!
Более того, в каждое его изящное слово так непринужденно вплетался скрытый смысл — это походило на колкую насмешку!
Приподнятое настроение Гу Юня, вдохновившегося весенними пейзажами в Цзяннане, в мгновение рассеялось. Он подумал: «До сих пор он меня не слушается потому, что я слишком его баловал?»
Гу Юнь ответил более строгим и нетерпеливым тоном:
— Мир огромен, а человеческие сердца коварны. И что тут веселого? Этот монах не способен даже постоять за себя. Он может только бежать от несчастья и унижаться, попрошайничая еду. Если с тобой что-нибудь приключится во время путешествия с ним, как прикажешь мне оправдываться перед почившим Императором?!
«Ах, вот как, — равнодушно подумалось Чан Гэну. — Значит, это из-за необходимости объясняться перед покойным Императором. Если бы он прознал, что я всего лишь маленький ублюдок, рожденный той женщиной, Сю Нян, взявшейся неизвестно откуда; если бы он прознал об этом и, наконец бы понял, что мое высочайшее происхождение — лишь гнусная ложь — уловка, сбившая с толку императорскую семью — он впал бы в ярость и вернулся к жизни, только чтобы найти меня и убить».
Каждый раз, когда он смотрел на Гу Юня, то чувствовал, будто его сердце мучительно медленно кромсают острым ножом, разрезая на жалкие кусочки. Его грех, камнем висевший на шее, только лишь тяжелел, и Чан Гэну не хотелось ничего больше, кроме как немедленно сбежать подальше от этого человека. В то же время Гу Юнь отказывался отпускать и крепко держал его.
Он не знал этого, но в сердце Чан Гэна стремительно рождались новые, совершенно необузданные чувства — такие, как безграничная ненависть к Гу Юню. Однако же, к счастью, Чан Гэн умел совладать с собой и быстро возвращался в нормальное состояние.
Чан Гэн отвел взгляд от Гу Юня и спокойно проговорил:
— На днях ифу сказал мне, что какой бы путь я ни выбрал, если этот путь — тот, который я хочу пройти сам, все будет в порядке. Прошло всего несколько дней, а ифу уже забирает свои слова обратно?
Вспыхнувшее в груди Гу Юня пламя обожгло его сердце:
— Я сказал, что хочу, чтоб ты все тщательно обдумал. Считаешь, ты уже сделал это?
— Я хорошо подумал.
— Нет! Подумай еще раз! А после, когда ты как следуешь обо всем подумаешь, найди меня, — Гу Юнь не хотел ругать его, поэтому круто развернулся и быстро отправился прочь.
Чан Гэн наблюдал за удаляющейся фигурой. Маршал нервно стряхивал с плеч опавшие лепестки персиковых цветков. Позади юноши послышались легкие шаги. Чан Гэну не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто стоял позади него.
— Чтобы мастер стал свидетелем такой сцены... Как неловко.
Монах не смел появляться и показался лишь тогда, когда Гу Юнь ушел. Ляо Жань с облегчением явил свое лицо и произнес: «У Аньдинхоу благие намерения».
Чан Гэн взглянул на свои ладони: на некогда тонкой коже появилось несколько багровых следов мозолей. Вот только на этих руках до сих пор не было ни одного шрама.
— Я не хотел бы превратиться в ничтожество, которое только и может, что полагаться на его доброту, — холодно произнёс Чан Гэн.
«Жалкий слуга лишь хотел обратить внимание на то, что Ваше Высочество немного перегнул палку, — заметил монах. — Если бы в мире существовал мудрец, постигший истину Бытия, в юности он так или иначе воспитывался почтенными матерью и отцом, находясь под их безграничным покровительством. Однако, по словам Вашего Высочества, получается, что все люди в этом мире несут на себе печать ничтожества? Большой сосуд долго делается [2]. Не стоит зазнаваться и проявлять излишнюю поспешность».