Гу Юнь хватанул ртом холодного воздуха. И хотя у него имелось множество поводов для беспокойства, благодаря которым он мог бы прочитать несколько длинных нудных лекций, основанных на «Цитатах генерала Шэнь Цзипина», он не решался озвучить их вслух. Задыхаясь от невероятного напряжения, он подумал про себя: «Я даже не успел спросить о твоих проступках, а ты уже плюешься кровью. Как я, мать твою, осмелюсь после такого вообще открыть рот?»
Он наклонился и, обняв Чан Гэна, помог ему подняться, а после усадил на скамейку в просторном экипаже. Душа его была в полном смятении. Совладав со своим встревоженным сердцем, он тихо, но строго произнес:
— Лучше помолчи. Сперва займемся твоими ранами.
Чан Гэн послушно закрыл глаза.
Некоторое время Гу Юнь просто молча наблюдал за ним. Обыскав весь экипаж, он так и не смог найти ни капли вина. Не оставалось иного выбора, кроме как взять стоявшее на печке лекарство и выпить его. От острого запаха свежего имбиря заболела голова.
Раньше Гу Юнь думал, что Чан Гэн всего лишь запутался и не осознавал, что творил. Что, возможно, в тот день виной всему был алкоголь, вызвавший неподобающие мысли. Поэтому такой сообразительный и проницательный ребенок как Чан Гэн, протрезвев, сам во всем разберется, стоит ему лишь намекнуть. Кто же мог ожидать, что, не произнеся ни слова из заготовленной речи, одним лишь прикосновением Гу Юнь едва не сведет его с ума?
Как же так?
Гу Юнь мрачно посмотрел на Чан Гэна. Тот так и сидел с закрытыми глазами, пытаясь выровнять дыхание, его голова печально склонилась на бок. Гу Юнь сел рядом, всеми помыслами души желая помочь вырваться из этой грусти.
Мудрецы прошлого говорили: «Совершенствование начинается с собственного "я" и продолжается в семье, и только после ты сможешь управлять государством и нести мир». Кто знает, было ли дело в том, что Гу Юнь недостаточно усердно занимался совершенствованием или в чем-то ином, но и семейная жизнь, и дела государственные пребывали в таком беспорядке, что это до смерти его утомило.
Поместье Аньдинхоу находилось неподалеку от императорского дворца. Даже если бы экипаж тащила за собой черепаха, они бы все равно добрались в два счета.
Стоило ему ступить на твердую землю, как деревянная птица подлетела к нему, невозмутимо уселась на плечо и склонила голову, молча уставившись на маршала.
Вдруг у него из-за спины высунулась рука — Гу Юнь не заметил, как Чан Гэн вышел из экипажа — и схватила птицу.
Чан Гэну было по прежнему дурно, но он выглядел гораздо спокойнее.
Хотя деревянная птица лежала у него в руках, Чан Гэн не спешил вытаскивать послание. Когда старый слуга отогнал экипаж, он подошел к Гу Юню и прошептал:
— Я могу съехать, если ифу теперь тяготит мое присутствие. Не буду мозолить глаза и в будущем никогда не повторю этот недостойный поступок.
Красные прожилки в его глазах полностью исчезли, взгляд был опущен. Выражение его лица теперь казалось сдержанным, даже задумчивым. Это было лицо человека, сердце которого обратилось в холодный прах [2].
Гу Юнь ошеломленно замер, пока не понял, что нет ничего, что он мог бы сказать или сделать в ответ, после чего развернулся и, так и не произнеся ни слова, ушел.
Только рано утром Гэ Чэнь и Цао Чунхуа узнали, что накануне ночью что-то произошло. Им пришлось долго прождать под дверью, а потом, когда они радостно устремились на встречу Гу Юню, чтобы поприветствовать его, тот невозмутимо прошел мимо.
Чан Гэн мрачно смотрел ему вслед, в уголке его губ запеклась капля крови, а в зрачках отражалась горечь. Казалось, прошлая ночь далась ему еще тяжелее, чем простоявшему на коленях маршалу.
Гэ Чэнь спросил:
— Старший брат, что стряслось?
Чан Гэн покачал головой. Только после ухода Гу Юня он опустил взгляд и раскрыл брюшко птицы, чтобы достать оттуда послание.
Записка гласила: «В первый год правления Императора, маршалу Гу поручили сопровождать с конвоем принца одного из племён северных варваров [3]. Из-за тяжелой болезни маршала мой младший брат поспешил в Тайюань и вернулся только в начале первого месяца».
Подписано письмо было именем «Чэнь».
Трудно было определить, сколько дней деревянная птица добиралась сюда. Ее крылья заметно поистрепались.
Поскольку Чэнь Цинсюй в письме была довольно кратка — никаких предисловий и пояснений, посторонний человек мог не понять, о чем идет речь. В качестве меры предосторожности Чан Гэн потер спинку деревянной птицы, и оттуда вырвался небольшой огонек.