4. 小楷
xiǎokǎi
петит, мелкий шрифт, мелкое письмо [почерком кайшу]; строчная печатная буква, иероглифы мелкого уставного письма
5. Чай "Весна в Цзяннани"
江南春
_
«Весна в Цзяннани» (стихотворение 杜牧)
dù mù
Ду Му (803–852 гг., китайский поэт периода заката Танской империи)
6. 如虎添翼
rú hǔ tiān yì
[как если бы] тигру ещё и крылья придать (обр. в знач.: с удвоенной силой, усилиться, окрепнуть)
7. 雪梅
xuě méi
засахаренные сливы
8. 花酒
huājiǔ
вост. диал. пить вино в обществе проститутки
Глава 54 «Потрясение»
____
Тем временем, над светящейся ночными огнями столицей нависла куда более опасная и неожиданная буря.
____
Чан Гэн надолго замер на одном месте, прежде чем сделать шаг по направлению к горячему источнику и опуститься медленно на колени, внимательно разглядывая многочисленные шрамы на теле Гу Юня.
С годами он привык к тому, что Кость Нечистоты может разбудить его среди ночи в третью стражу [1]. И всегда во время подобных приступов он просыпался с мыслями о Гу Юне.
Чан Гэн с детства предпочитал вести спокойный образ жизни. Хотя иногда казалось, что его неугомонный ифу глух к голосу разума. При более близком знакомстве на ум все чаще приходил странный вопрос: «А как Гу Юнь стал тем, кем стал?»
Ведь он был единственным сыном старого Аньдинхоу и старшей принцессы. С учетом высокого драгоценного статуса, Гу Юню полагалось вырасти крайне надменным аристократом. Когда в раннем детстве он внезапно лишился зрения и слуха, железные отцовские кулаки не позволяли сдаться. Его не до конца выросшие крылья изуродовали шрамы, а потом пришлось пройти через потерю матери с отцом. Мощь и слава Черного Железного Лагеря поблекли, Гу Юнь был заперт в глубинах запретного дворца... Переживший подобные горести в малом возрасте ребенок, конечно, не обязательно вырастет мрачным и хладнокровным, но все же вряд ли однажды даст волю такому светлому чувству, как любовь.
Когда Чан Гэн думал об этом, он не мог совладать со своими эмоциями.
Трудно было вообразить, через какие страдания должен был пройти Гу Юнь, чтобы стать тем, кем стал.
В сердце Чан Гэна вдруг вскипела злоба. Почему он не родился на десять лет раньше, чтобы сжимать в руке детскую ладошку, пока маленький Аньдинхоу преодолевает многочисленные беды и несчастья, выпавшие на его долю? По этой причине он всю свою жизнь будет ревновать к Шэнь И.
Словно одержимый, Чан Гэн наклонился вперед, отодвинул разметавшиеся длинные мокрые пряди, а затем бережно и немного робко провел пальцами по шраму, пересекавшему грудь.
— Ауч... — от щекотки у Гу Юня кровь в жилах застыла, и он поспешно отшатнулся. — Я тут с тобой как с разумным взрослым человеком разговариваю, а ты руки распускаешь?
Хриплым голосом Чан Гэн спросил:
— Откуда он у тебя?
Поначалу Гу Юнь не расслышал, поэтому Чан Гэн взял его за руку и начал писать свой вопрос на ладони, делая паузу после каждого иероглифа.
Его слова застали Гу Юня врасплох: сходу тот не мог вспомнить, откуда у него этот шрам.
Чан Гэн протер запотевшее от пара люли цзин и вернул его Гу Юню на переносицу. После чего пристально посмотрел ему в глаза и спросил на языке жестов: «Ифу, давай каждый из нас честно ответит на один вопрос, хорошо?»
Тот нахмурился.
Чан Гэн продолжил: «Ты был глубоко привязан к покойному Императору. Хотелось ли тебе поцеловать его, сжать в объятиях и виском прижаться к виску [2] до конца ваших дней?»
Гу Юня настолько потрясли его слова, что он охрип:
— Чего?
Невольно ему вспомнилось старое, покрытое морщинами скорбное лицо покойного Императора, и его аж передернуло.
«Хорошо. Теперь мой черед. — Чан Гэн очистил сердце и умерил желания, затем продолжил: — А мне хочется».
Гу Юнь онемел.
До него не сразу дошел смысл этого «А мне хочется». Не успело потрясение от первоначального вопроса пройти, как тело снова покрылось мурашками, волоски встали дыбом, будто у ежа.
«Не могу вспомнить ни единого мгновения, когда мне бы этого не хотелось. Даже во снах, особенно теперь... Этим мои желания не ограничиваются, но тут мне лучше остановиться, чтобы не оскорблять ифу непристойностями».
Чан Гэн закрыл глаза, чтобы больше не видеть Гу Юня, и продолжил на языке жестов: «Если бы я не погряз так глубоко, разве использовал бы я слова "впал в безумство"?»
Гу Юнь поперхнулся, задохнувшись от гнева, и надолго потерял дар речи. Только спустя какое-то время он сухо произнес: