То же самое было и у бабушки Соломии в селе, куда он приезжал на лето. Она скупо, по-крестьянски неохотно, говорила о его отце, вопросы же о матери вообще игнорировала:
— Спроси в городе, — неопределенно кивала головой. — Она городская была, с нами знаться не любила. Что же я могу о ней сказать, если, почитай, не знала ее?
Все, что в это утро вспомнилось ему из дальнейшей истории родителей, он узнал от сельчан, охочих до задушевных вечерних воспоминаний, тем более о его родителях, составивших особую страницу в летописи села. Но и они не знали и не могли рассказать полную правду.
Но и от узнанного он ужаснулся. Нет, не стоит забивать себе голову этими воспоминаниями. Начинается день. Хороший день. После этой упоенной ночи у него будет много хороших дней и спокойных ночей.
13
Николай Антонович Сухарев был геологом по призванию, образованию и опыту большей части профессиональной деятельности. Кочевая жизнь, работа до упаду, костры и песни под гитарное бренчание, мороз и ветер, неустроенный быт и воля — вот его стихия. До тридцати пяти лет он, работая в производственном геологоразведочном объединении «Укрюжгеология», успел побывать в десятках экспедиций по разведке нефти в Тюмени и Уренгое, газа — в Харькове и Полтаве, других не менее известных и звучных месторождений. Бывал и за границей. Короче, успел повидать мир и людей.
Но с развалом Союза работа объединения пришла в упадок, не стало, по сути дела, государственного заказа, а объемы хозяйственных договоров оказались не так значительны, чтобы обеспечить весь штат занятостью. Какое-то время удалось продержаться на разной мелочевке, но потом и такие заработки закончились. Начались сокращения кадров, выжимание сотрудников из рабочих мест, невыплаты заработной платы, нервотрепка, склоки и подковерная возня.
Николай Антонович, крепко пьющий человек, не вписывался в новую атмосферу коллектива. Страдал он не долго.
— Чем ждать, что тебя вежливо вышвырнут по сокращению штатов или грубо — за пьянку, так уж лучше самому уйти с гордо поднятым хвостом, — сказал дома жене и уволился с работы.
— Куда же ты теперь? — ахнула, не ожидая от него такой прыти в принятии решений, жена Елена Моисеевна.
— Хоть куда, подумаешь, — разошелся Николай Антонович. — Вон Котька Черныш организовал строительную бригаду, приглашает к себе.
— И что он строит?
— Дачи, особняки, всяко-разно.
— Другими словами, ты хочешь сказать, что они «шабашничают»?
— Да, хочу, — с вызовом подтвердил муж.
— А трудовой стаж, больничные, а… — она не нашлась, какие еще резоны выставить. — Ты подумал об этом?
— Я хочу зарабатывать деньги. Остальное сейчас не важно. Ты думаешь, — вскинулся он, подбоченясь, — тебе твои фирмачи больничные будут платить? Как же, размечталась!
Елене Моисеевне не платили больничные, потому что она старалась не болеть. Но ей также не платили и отпускные, потому что она боялась уйти в отпуск и «выпасть из обоймы» необходимых людей. Поэтому она промолчала.
Николай Антонович зажил прежней свободной жизнью, разве что более комфортной во всех отношениях: хозяева, для которых они возводили особняки или небольшие хозяйственные постройки, кормили трудяг три раза в день, при этом наливали по шкалику. Спали шабашники тоже не в палатках. На первое время, как водится, на участок пригоняли списанный вагончик, служивший отличным жильем. А когда стены и крыша новой постройки были готовы, вагончик превращался в хозблок, а бригада перебиралась в дом, где и роскошествовала до полной его сдачи.
Если случалось доводить отделку зимой, то в доме и топить можно было, проектом предусматривалось полное автономное функционирование объекта. При нынешних-то временах только патологические оптимисты надеялись на газпром и прочие мафиозные энергоформирования.
Опять же, строили не в пустыне: даже на дачах было полно народу, не говоря уже о строительстве особняков в населенных пунктах. Девушки имелись на выбор и в любом количестве. Сговорчивые, независимые, истосковавшиеся.
Эх, была — не была! — однажды мысленно ударил о землю шапкой симпатяга Николай. И завязал роман с учительницей местной школы: разводная, воспитывает двоих детей.
Наталью Андреевну Мозуль — редкий случай! — любили в селе исключительно все: соседи, ученики и их родители, досужие кумушки, коллеги. Из-за сложных отношений между родителями у Наташи было трудное детство. Настолько трудное, что те, кто знал ее тогда, были уверены, что ребенок или не выживет, или останется калекой.
Слава Богу, обошлось. Она стала милой улыбчивой женщиной. А вот брак, подаривший ей двух девочек, не удался. Все! Ни слова о прошлом.
Ее никто не осуждал, единодушно не замечали долгожданных лучей тепла, возможно, ненадолго упавших на нее. Теперь, познакомившись с молодым еще мужчиной, она была счастлива. Не знавшая ранее настоящей заботы, не испытавшая истинной нежности по отношению к себе, она потянулась к Николаю со всей непосредственностью неискушенной души да и прикипела к нему.
Ей ничего не надо было от него. Она привыкла обходиться без сторонней помощи, своими силами. Лишь бы он был рядом. Так поддержать ее в трудную минуту, сказать в это время самые правильные слова, успокоить — мог только он.
— Ну-ну, — похлопывал он ее по руке. — Не хватало еще, чтобы ты нос повесила. Сейчас отоспишься… — и подводил к постели, а там они проваливались на ближайшие полчаса в такое блаженство, которое тоньше слов, приятнее всех придуманных для этого понятий.
Дело было не только в любви двух молодых здоровых людей, но и в редком единении душ — они по всем вопросам оказывались единомышленниками. Николай все охотнее проводил время у нее, оставаясь иногда и на выходные. Если же случалось все-таки показаться жене и детям, то он, одолжившись по традиции у соседа Гришки, грязно, по-скотски напивался и часто-густо засыпал на ступеньках подъезда, не дойдя до квартиры несколько шагов.
Тем временем они заканчивали очередное строительство, и впереди замаячила безработица — масса свободного времени. Новых заказов и не предвиделось, люди вообще перестали строиться. Население катастрофически нищало, многие сворачивали то, что успели сделать, пытались продать свои незавершенки хотя бы за полцены. На душе у Николая было муторно. Принимать решения он не привык, не умел, не желал, и… отстаньте от него!
Наконец, работы были закончены. Пришлось возвращаться домой, но перед этим он задержался у Наташи на пару недель, чтобы надышаться ею впрок и не рваться обратно.
Дома находиться он не привык. Ежегодные отпуска или перерывы между экспедициями, длившиеся более полугода, он проводил соответственно у моря, в санатории или на работе в лабораториях объединения. Где угодно — лишь бы не сидеть по вечерам у телевизора рядом с женой. Это означало бы для него наступление старости, краха надежд и, попросту, конец света.
После возвращения с шабашничанья неделю отсыпался, неделю отъедался, неделю посвятил сыновьям, а далее стал томиться. И так ему захотелось к Наташе, услышать ее голос, узнать, как у нее идут дела, провести рукой по длинным густым волосам, заплетаемым на ночь в косу, что, скорее всего, он бы уехал, поддался бы на зов души и плоти. Но Наташа опередила события — приехала в город и караулила на подступах к его дому до тех пор, пока однажды не встретила его. Как он проклинал ее за это!
До сих пор она была для него воплощением чистоты, сдержанности, гордой женской слабости. И вдруг оказалось, что это не так: она способна по своей инициативе вторгнуться в святая святых женатого мужчины — его семью. С ней было все кончено, в ту же встречу.
Несколько позже Николай понял, что над ним довлели инерция и искус, что они зависли над ним в зыбком равновесии, и достаточно было малейшего толчка, чтобы перевесило что-то одно. Что же? Николай искал повод отказаться от искуса, убедить себя в том, что ничего не менять, то есть инерция старого, — лучше, спокойнее. Как проще и быстрее этого достичь? Испытанный прием — убедить себя, что объект терзаний того не стоит, заставить себя разочароваться в нем, затоптать в грязь то светлое, что звало к себе и лишало покоя, испоганить его, похоронить. И тогда на этой могиле можно устраивать дикарские пляски, шаманя, празднуя победу собственного предательства и тайной низости.