Как он мог не взбеситься? Как мог он не проклясть и её, и своё племя, а вперёд всех себя?
И пока не кончилась буйная праздная пляска, пока не хватились его, чтобы мыть посуду да убирать столы, бросился Эспен прочь, не помня себя, не зная себя, задыхаясь от слёз и злости.
Его отсутствие оказалось не замечено. Разве что Шаман что-то ощутил?..
***
Он лежал бездыханный и ничтожный. Маленький человечек в огромной вечно ледяной пустыне. Лежал без всякого чувства и не мог подозревать даже, что над ним стоят две фигуры.
–Он долго бежал, госпожа, – фигура, стоявшая чуть поодаль, слегка склонилась, обращаясь к своей повелительнице. – Совсем ослабел от горя.
–Помолчи! – вторая фигура призвала прислужника к молчанию и опустилась перед бездыханным телом Эспена на колени.
–Госпожа…– пискнул прислужник, но она его перебила:
–Молчи, Сван!
На этот раз её голос уже не допускал даже попытки к возражению и Сван покорно замолк.
А та, кого Сван нарекал госпожой, коснулась ничем не прикрытой ладонью лба Эспена, прикрыла глаза, словно бы вычитывая весь его путь.
***
Кто назвал её злом? Тот, кому выгоден был её плен. Древнее царство очень любило делить мир на добро и зло, а она была всего лишь одним из воплощений смерти. Рождённая от коварства светлых богов она оказалась ими же и низвержена. Запертая в ледяной пустыне до тех пор, пока кто-то не отдаст себя во власть её силы.
Здесь были путники. Они умирали, но не склоняли колен. Здесь были солдаты – они дрались до последнего. Здесь были купцы, что мялись долго и нудно, а в итоге отказывались от её власти. И все они лишь проходили через её пустыню, и не подходили ей.
Этот пришёл сам. Пришёл потому что его цель была прийти сюда. Пришёл бы он три сотни лет назад и встретил бы её в воплощении силы, что хочет выйти в мир. Но он пришёл лишь сейчас, когда окончательно вызрела в ней жажда мести.
И эта жажда перехлестнулась вдруг с его жаждой мести и сумасбродного, бесконечного гнева.
Эспен звал силу, что либо заберёт его жизнь, либо изменит её. Сила пришла. И не Эспену теперь ей сопротивляться.
***
Свана подташнивало каждый раз, когда он видел её действия. Конечно, за сотни лет можно было бы и привыкнуть к подобному, но он почему-то не мог. Каждый раз, когда она в своём лёгком платье (а холод ей незаметен!) опускалась на колени перед очередной жертвой, он старался отвернуться.
Да, с начала она не делала ничего такого – всего лишь касалась лба, считывала жизнь и чувства, владеющие душой, а потом…
Потом, пробуя своё возвращение через эту жертву, она одним ударом когтистой своей руки разрывала и одежду, и пропарывала грудную клетку, где билось испуганное живое сердце.
И даже это Сван ещё мог бы стерпеть. Но когда она доставала это сердце, когда жадно впивалась в него треугольными острыми зубами и прогрызала тотчас, а затем выплёвывала из своего рта комок чёрной змеино шевелящейся дряни, заменяя им сердце…
Здесь Сван не выдерживал. За свою госпожу он отдал бы сколько угодно людских жизней, но она была отвратительна. И он, пожалуй даже ярче и сильнее чем она, желал её возвращения, желал, чтобы кто-нибудь из её жертв поднялся и пошёл…живой пошёл и унёс бы его госпожу в своём сердце.
Но они не подходили . они умирали в страхе. Они умирали в отваге. Они умирали…
–Люди такие слабые! – злился Сван и снова отворачивался от её поеданий людской плоти.
***
Эспену снился дивный сон. Мягкая рука коснулась его лба с материнской нежностью, а может быть и правда – с материнской? Может быть, Эспен всё-таки счастливо умер и теперь видит свою мать?
Ем у не хотелось открывать глаза, чтобы не разочаровываться. Мир, в котором Эспену выпало жить, был суров. Эспен досадовал на него. И больше того – на себя, в этом мире обретавшегося, но не находящего места.
Вернее, было у него место. Место для скрёбки пола и вёдер. А больше ничего. и всё из-за того, что боги посмеялись над ним и сделали ему такую ничтожную судьбу!
–Я не убогий, мама…– прошептал Эспен, изо всех сил цепляясь за свой сладкий сон, за неизвестную прежде ласку. – Мне просто не повезло.
–Знаю, – прошелестел голос.
Страшный голос. И сладкий. Он согласился с Эспеном, но что же было в нём не так?! почему от этого согласия мурашки побежали по коже, и сжало внутренности?
Эспен открыл глаза. Их немедленно резануло ярким светом. Он проморгался прежде, чем понял, что он был жив. Он, убогий, ступивший за пределы Фридлейва, бежавший без шубы и полотнищ, был жив? Невероятно, но это было так. он сидел на пустынной ледяной земле, но не чувствовал больше холода.