Обычно, когда Кипарис много плюется, ему дают понюхать бутылку с нашатырным спиртом. Он тотчас делается паинькой: не нравится. При мне его успокоили, дав по случаю расстройства сушеной черники.
Орангутанг взял коробочку и аккуратно высыпал себе ягоды в оттопыренную губу. А губы у него большие и глубокие, точно галоши.
На следующий день я держался в недосягаемой для обстрела зоне — возле клетки с четырехлетними Романом и Вегой. Впрочем, на этот раз Кипарис не требовал к себе внимания. Он был доволен тем, что я принес ему цветной лоскуток.
Занятий с тряпкой хватило ему на целый час. Он покрывал ею свой затылок или кусал зубами и, несмотря на однообразие такой игры, прерывал ее лишь для того, чтобы ответить на заигрывания Сильвы. Когда ему удавалось схватить ее за шерсть, она пронзительно визжала, и служительница ругала ее:
— Сильва! Сама не задирай, сама виновата!
Другим обезьянам тоже достались подарки. Сильва повесила себе на шею матерчатый поясок, Сатурну я дал большой мяч, а Роману и Веге подарил целлулоидную рыбку, погремушку и мячик.
Рыбка и погремушка были тотчас погрызены, а мячик не пролез через решетку. Роман интересовался им недолго. Обезьянчик сильно кашлял, и нос у него был мокрый. Ему не удалось взять игрушку, и он глядел, как ее пытается взять Вега. Та оглядывалась на Романа — обезьянчик лежал на своей полочке на животе, поджав под себя ноги, положив голову на скрещенные руки, — и, видимо, по выражению его глаз Вега понимала, что он не сердится на нее за то, что она, девчонка, хочет быть удачливее парня. Она протягивала Роману руку, он отвечал ей тем же, они соприкасались пальцами. Это означало: «Разрешаю». Может быть, он ей сочувствовал, что и у нее ничего не получается?
К Сатурну, взрослому шимпанзе, мяч удалось протолкнуть через окошко. Он бросил на пол тряпку, которой играл, и стал бить мяч ладонью об пол, пинать его, подбрасывать под потолок. Затем сел на полку и, держа кисти рук обвисшими, стал ловить и кидать мяч между расставленных ступней. Наконец он решил попробовать мяч на зуб, хотя служительница кричала ему: «Не смей!» Прокушенный мяч хлопнул — Сатурн с перепугу слетел с полки, забился в угол и там затих.
— Сейчас я у него возьму, отдам малышам, — сказала служительница.
Она подошла к окошечку.
— Отдай мяч!
Не отдает.
Она принесла яблоко.
— Сатурн, отдай мяч, возьми яблоко… Нет, сначала отдай.
Сатурн отбил мяч подальше от нее. Надавил на игрушку и выжал из нее воздух.
— Сатурн!
Шимпанзе только обернулся.
— А если ему конфету?
— Сейчас дам ему витамин, — ответила служительница. Она взяла из аптечки коробку драже и показала обезьяне.
Сатурн взял выжатый мяч, вернул женщине и подставил ладонь, в которую посыпались желтые горошины…
В воскресенье приходит со мной жена.
Домик человекообразных — я об этом еще не сказал — темен и тесен (а новоселье, по разным причинам, будет еще нескоро), и женщина в нерешительности останавливается на пороге. Три человека в пространстве между обезьяньими клетками — и уже трудно повернуться!
Обезьяны молча рассматривают белую шляпку женщины, рыжеватые волосы и накрашенные губы. Вероятно, они ждут, что женщина их чем-нибудь порадует. Но она стоит и смотрит. А я задержался в прихожей, доставая леденцы.
Сатурн, уловив на себе взгляд незнакомки, выразительным движением кисти показывает: «Сюда, сюда! Подойди!»
Я тоже взглядываю на Сатурна, но леденцы несу прежде всего злючке Сильве.
Не надо было нам глядеть на Сатурна!
Он вдруг начинает танцевать вприсядку — не отрывая ступней, кричит «Ай-ай-ай-ай!», трясет решетку и внезапно разражается неимоверным лаем и ревом. Он размахивает ногой и рукой и что есть силы бьет ими в железную дверь клетки.
— Бом! Бом! Бом! Бом! Бом! — нарастающий грохот.