Обед тоже подсунули через окошко внизу двери, миску с варевом из овощей, фасоли и редких волокон жилистого мяса, ложку. Попробовал, съедобно, некоторые овощи не доварены, и это хорошо, значит, цинга не грозит. После «обеда» прошагал 1000 шагов, потом прилег, делая вид, что спит. Выждал с полчаса, поднялся, взял кувшин, и осторожно, тонкой струйкой, наполнил бутылку и завинтил пробку. Получилось! Спрятал бутылку под матрас, в ногах. Завтра можно будет попробовать хотя бы обтереться влажной тряпкой, но где ее взять? Придется слегка укоротить рубашку. И это оказалось почти непреодолимой задачей. Знаменитый Теллонский хлопок не поддавался, рубашку следовало хотя бы снять, а она намертво присохла к двум, так до сих пор и не зажившим ожогам. Пришлось тратить воду и отмачивать. Была еще одна рана, но до нее было не добраться. На спине, над лопаткой, она болела сильнее всех, но дотянуться до нее не было возможности, поэтому ограничился тем, что смочил через рубашку, тратя драгоценную воду.
Раны выглядели отвратно, явно, заживать будут долго, одна даже нагноилась и сочилась гноем. Он решил воду не экономить, все промыл, но что делать дальше, не знал. Тюбик с мазью, выданный тюремным врачом, спрятанный в кармане пиджака почти закончился, да и накладывать мазь на гной не следовало. Поэтому он выскреб остатки и намазал на рану в приличном состоянии, а нагноившуюся решил пока просушить, вытирая выделявшийся гной влажной тряпочкой, которую надо было еще добыть. Поэтому он стал пытаться оторвать от подола рубашки ленту где-то в ладонь шириной. Бесполезно. Дорогая тонкая ткань недаром считалась одной из самых прочных. Он пробовал и руками, и зубами, никак. А тряпка нужна. Тут он вспомнил платок, отданный ему старым гвардейцем. Полез искать , в пиджаке его не было, нашелся он в брюках, кстати, вместе с его собственным, про который он совсем забыл. Солдатский платок был больше и грубее, его собственный, тонкий, батистовый, идеально подходил для обработки раны. Он разорвал его на четыре части, что бы была возможность застирывать. Часть с вензелем оставил для чистки зубов, остальные сложил в карман пиджака. Солдатский разорвал на две половины, подумал, и одну из них еще раз разорвал напополам, намереваясь использовать для интимной гигиены. Почистил, насколько возможно, рану, прилепил на нее чистый кусок платка, использованный застирал над миской. Прикинул остаток воды, и кое-как застирал пятна на рубашке, там, где был гной. Ложиться прямо на матрас голым телом не хотелось. Рубашку положил сушиться и пошел дохаживать норму по шагам. Закончил, посидел, пока не высохла рубашка, надел, миску подсунул под дверь. Обтирание решил отложить на завтра, вода в кувшине почти закончилась, а утром выдадут новый, полный. В это время миску забрали, появился вновь кусок хлеба, видимо, уже ужин. Мякиш опять выковырял, теперь ему досталась горбушка, хлеб в этот раз был свежий, мягкий. Прожевал большую, аппетитную корку, запил остатками воды, кувшин поставил у двери. Пришла мысль, как бы отмечать дни в заточении, а то так и не поймет, какое сейчас время года. Вспомнил, как в романах герои делали зарубки на столбах, или царапали стены, кафель не поцарапаешь! Оглядел топчан, если царапать сбоку, на ребре доски, под матрасом, может получиться. Хлеб выдали на небольшой жестяной, квадратной то ли тарелке, то ли подносе, ей и поцарапал, получилось. Тарелку поставил к кувшину. Завтра все равно принесут новую. Остаток дня провел в творчестве - лепил из хлеба оставшиеся шахматные фигуры. Никак было не придумать, как их различать. Наконец вспомнил, что в месте ручного шва из матраса торчало несколько соломинок, вытащил, разломал и воткнул сверху в мякиш. Будут белыми! Один комплект был готов. Завтра слепит еще один. А теперь – спать.
Элеонора долго не могла заснуть. Думала, как так получилось, что парень, с которым была знакома всего ничего, несколько дней, вдруг стал так важен и нужен! Она всегда недоверчиво относилась к истории знакомства родителей. Все это казалось ей красивой сказкой, встретились, потанцевали, через несколько часов поцеловались, и все, любовь на всю жизнь! Сейчас, переживая за Рона, она начала понимать их лучше. Невыносима была мысль, что она никогда его больше не увидит, не поговорит, не услышит его тихий, журчащий смех. Отец обещал, что переговорит с королем Итонии, уговорит не решать скоропалительно, не рубить с плеча, и все же было страшно. Она не верила, что Рон мог пытаться убить своего отца. Если бы это было так, то зачем же он вернулся с ним вместе на Итонию. Виновный человек двумя руками ухватился бы за возможность остаться, а потом – сбежать, что бы не выдали на родную планету!