Дверь открылась и в комнату вошла мать. Аннабель посмотрела на убитую горем девушку, и тихо сказала: - Его отец не утвердил приговор, но и не оправдал. Отправил в крепость. Уверял Эля, что там надежный комендант. Кстати, на прощание твой Рон жутко поругался со своим отцом, заявил, что его младший брат – сын другого мужчины. И отец ему не поверил, уверен, что его нынешняя жена была в момент их контакта девушкой. Даже генетическую экспертизу не провел! Хотя, подозрения насчет его отцовства у многих были. А в крепость твоего Рона упрятал еще и потому, что все-таки за него боится. Считает, что комендант ему предан и Рон будет в безопасности. Так что выдыхай и спи. У тебя последние три дня остались, потом на Терру полетишь. Не переживай, отец все устроит. У меня худшие моменты были, видишь, пережила.
- Ну да, какие у тебя худшие моменты, вы с папой даже никогда не ругаетесь! Ты всегда, ну, почти всегда с ним соглашаешься!
- Именно поэтому и соглашаюсь. Ты бы на моем месте тоже так же себя вела. Потому что когда видишь запись, как прямо на твоих глазах балкон, где только что стоял дорогой тебе человек, взлетает на воздух, то, когда выясняется, что он жив, любые недоразумения становятся такими мелкими и незначительными, что ты четко понимаешь, главное, это то, что он жив, он рядом, а все остальное ерунда. Так что верь отцу, он обещал твоего Рона вытащить, а он обещания всегда выполняет.
- Спасибо, мама.
- Спи, дочка. Это еще не самые большие неприятности в твоей жизни. Все живы, все уладится, вот увидишь.
Дни в заточении тянулись неимоверно долго. Самым тяжелым было одиночество. За четыре с лишним месяца Рон почти не слышал человеческую речь. Иногда казалось, что он сойдет с ума, иногда хотелось действительно сойти, тогда бы его выпустили, отвезли к психиатрам, стали лечить. Он держался, давил в себе панику и отчаяние, но с каждым разом подавлять приступы тоски оказывалось все труднее и труднее. Вот, по его «календарю» через две недели Новый год, все празднуют, в душе поселилась слабая надежда, что именно в Новый год отец решит выпустить его. Кроме моральных страданий жить мешали чисто физические. Волосы отросли и окончательно превратились в спутанный колтун, постоянно лезли в глаза, мучительно хотелось вымыться, от грязи зудело все тело, ногти на ногах отросли и мешали ходить. На руках он их просто обкусывал, но до пальцев ног зубами мог дотянуться разве что циркач. Обтирание тряпкой никакого эффекта чистоты не давали, да и сами тряпочки уже невозможно было отполоскать в простой воде без мыла. Отросла борода и усы, пока еще не очень длинные, но жутко раздражающие. Он сейчас отдал бы все на свете, лишь бы выбраться из опостылевшей камеры хоть на минуту. Казалось, хуже ситуации быть не может. Он не представлял, что через несколько месяцев он будет мечтать сюда вернуться, потому что жизнь его обернется таким кошмаром, что и вообразит себе невозможно…
Макс Драмм был зол. Прошло 8 месяцев, а он так и не придумал, как безопасно избавится от наследного принца. Рейджен так и не выпустил сына из заключения. Как понял Поль из разговоров с королем, он ждал раскаяния, мольбы о прощении, и не дождался. Мальчишка молчал. Комендант уже не раз задумывался о том, что бы самому нарушить приказ короля, собтвенно не нарушить, а смягчить условия содержания. Он боялся, что Рейджен не выдержит, приедет навестить строптивого сынка, все-таки впереди Пасха, время тихого семейного праздника, и увидит то пугало, в которое превратился принц. И ведь не убедишь, что действовал четко по приказу Его Величества. Скажет, самому надо было думать! Волосы у принца отросли и скатались в один колтун, отросла борода, одежда полностью износилась, рубашка из нежно-голубой превратилась в какую-то грязно-серую тряпку с бурыми разводами, брюки истрепались, как и пиджак, который он теперь не снимал даже на ночь – в неотапливаемой камере зимой было холодно. Но ни одной жалобы, ни одной просьбы передать отцу, что он сожалеет и раскаивается!