— Это ужасно, у меня нет слов, — причитал то и дело Камбер, мысленно проклиная себя за этот разговор с прелатом.
— Теперь вы понимаете, почему для меня так важна встреча с архиепископом, — горячо говорил Джеральд, сжав руки в кулаки. — Необходимо выжечь каленым железом эту мерзость! И начать нужно с наших же собратьев, отринувших веру!
— Да, да. Вы совершенно правы.
— Нужно возродить священную инквизицию! Только так мы искупим грехи перед Ругвидом! Очистительный огонь костров освободит заблудшие души!
— Хорошо прелат. Церковь обязательно расследует эти преступления, а я же передам все ваши слова его святейшеству, — только и мог пообещать распорядитель, выпроваживая своего гостя. — Возвращайтесь обратно в Гиньён. Архиепископ сам вызовет вас, когда сочтет нужным.
Когда же гость покинул собор, Камбер первым делом опустошил недопитую бутылку и вызвал к себе Яна.
— Запомнил этого фанатика? — грозно спросил он. — Так вот, чтобы больше на порог собора его не пускали! А если вздумает болтать россказни про церковь — вызови стражу! Пусть посидит в темнице, если не умеет правильно служить Ругвиду!
… Судьба порой преподносит своим рабам неожиданные сюрпризы. Она знает, как заставить человека сожалеть о былых поступках, как вынудить его сжигать самого себя в пламени раскаяния.
Камбер редко сталкивался с фанатично преданными вере церковниками. Как правило, те из них, кто лишь призывал к всеобщему покаянию, были не опасны для круга епископов. Куда серьезнее приходилось относиться к разоблачениям деяний высочайших особ. Слишком тесно церковь переплелась не только с властью королевства, но и с людскими пороками. И по большому счету служители церкви уже ничем не отличались от окружающей их черни, оставляя за собой лишь право пользоваться запретными плодами и прощать себя же от лица Ругвида. Но авторитет священников необходимо было оставить непререкаемым. А значит любой, кто намеревался пошатнуть этот авторитет, должен был немедленно исчезнуть. И чем скорее, тем лучше.
Гонения на отступников давно канули в прошлое и были невыгодны высочайшему кругу. В конце концов, сколько порочащих слов о святых людях успеет сказать безумец, прежде чем подохнет от голода или болезни в какой-нибудь придорожной канаве. На смену старым методам пришли новые — яд, веревка и острый нож. Кто не может держать язык за зубами, должен как можно скорее отправиться на встречу с Богом.
По мнению Камбера прелат Джеральд был одновременно и опасен и безвреден для церковной власти Арондала. Безусловно, его разоблачения бросали тень на носителей золотых мантий, но с другой стороны удар фанатика был направлен главным образом на провинциальных служителей. Случаи, когда священники обвиняли друг друга в ереси с целью устроить передел «рынка» божественных услуг, возникали довольно часто. Как знать, может и за неистовством прелата крылась самая обыкновенная корысть.
Откровенно говоря, Камберу не хотелось утруждать себя заботами о надзоре за беспокойным монахом. Пусть болтает, что вздумается. Лишь бы не перешел рамки дозволенного. Но уж тогда разговор с ним будет коротким и жестоким. Разумеется, не стоит докладывать его святейшеству о таком посетителе. Еще неизвестно каким боком это может выйти.
Спустя год распорядитель пожалел о своей беспечности и лени. И день того приема он вспоминал до конца жизни.
* * * *
Ранним утром, когда первые лучи солнца едва успели упасть на землю, Джамила поднялась с кровати и, изнывая от жары, скопившейся в комнате, направилась к окну. Ее обнаженное тело хоть и было покрыто многочисленными шрамами сражений, но все же сияло совершенством, подобно телу богини. Распахнув тяжелые шторы, женщина бросила пристальный взгляд на еще пустые улицы пригорода Арбаса и, закрыв глаза и раскинув в стороны руки, стала наслаждаться порывами прохладного ветра.
— Как же ты красива, — отвлек ее хриплый мужской голос.
— Красота недолговечна и не помогает в нашем деле, — криво улыбнулась она человеку, с которым делила ложе этой ночью. — Всего лишь услада для глаз, как красивое платье, которое одевают наложницы богачей. Сбрось их наряд и только тогда поймешь, чего стоит эта женщина.
— За что же тогда любить тебя? — приподнялся на кровати Кахир. — За умение бесшумно подкрасться к жертве и быстро перерезать ей горло? Или за ловкие и стремительные атаки саблей превосходящего числом врага?
— Я выбрала ту стезю, к которой меня влекло с самого детства, — ответила она. — Несомненно, ранняя смерть родителей стала одной из причин такого выбора. Но в своей душе я всегда чувствовала презрение к женщинам, посвящающим свою жизнь домашнему очагу и заботе о мужьях.
— Не понимаю, как такая красавица, достойная быть женой самого царя, стала ассасином. А страсти у тебя столько, что хватило бы на десятерых.
Эти небрежно сказанные слова задели в душе Джамилы потайные темные струны, и природная ярость, спавшая еще с ночи, начала выползать наружу.
— Зато у тебя страсти и выносливости не больше, чем у евнуха в гареме царя, — не поворачивая головы, усмехнулась она в ответ на высказывания мужчины.
— Вот как? — опешил от неожиданности Кахир. — Значит то, что этой ночью было между нами, для тебя не имеет никакого значения?
— Я хорошо провела несколько мгновений этой ночи и не более. Удивлена тому, что ты до сих пор находишься в моей кровати. Возможно, это была моя ошибка, ведь я не приказала тебе уйти.
— Хоть ты и мой командир, но приказа прийти вчера в твой дом и разделить с тобой ложе я не получал. Ты хотела меня как женщина. Но если ты мне приказываешь — я покину тебя.
— Жаль, что ты понял это только сейчас, — вздохнула Джамила и намеревалась отпустить очередную колкость, но непривычный для утренней тишины топот копыт привлек ее внимание. Вскоре на пустой улице показался не слишком умелый всадник, направляя своего усталого коня прямо к дому арразийки.
— Кто-то гонит сюда лошадь так, словно смерть преследует его, — сказала Джамила и, приказав Кахиру оставаться на втором этаже, спустилась вниз навстречу раннему гостю.
Через несколько минут в дверях дома показался Сарид, придворный лекарь царя Хетафа. С трудом переводя дух и вытирая потоки пота со лба, он прислонился к стене, и некоторое время тяжело глотал воздух.
— Что случилось? — нетерпеливо спросила его Джамила, которой хотелось узнать причину столь внезапного визита. — Ты никогда раньше не позволял себе так бесцеремонно врываться в мой дом.
— Не сердись на меня за такую дерзость, — вымолвил, наконец, Сарид. — Считай, что этим поступком я возвращаю тебе долг за спасение своей жизни в прошлом.
— Я уже забыла об этом. Но говори же, что произошло. На тебе лица нет.
— А случилось вот что, прекрасная Джамила. Вчера поздним вечером на приеме во дворце царя Хетафа вместо правителя внезапно появился визирь Заркан и объявил всем уважаемым семьям, что раскрыл заговор против нашего владыки. И что ты думаешь? Знаешь, кто назван главным заговорщиком?
— Говори, не тяни, — потребовала женщина, чувствуя, как сжимается сердце от дурного предчувствия.
— Заговорщиком объявлен Мустафи и весь ваш орден. Его и Росула схватили воины царя. Тут же визирь объявил, что орден должен быть уничтожен подобно вредоносному сорняку на землях благоденствия, а все ассасины должны быть подвергнуты строгому следствию.
— Этого не может быть! — в гневе воскликнула женщина, но ответом ей послужило далекое эхо от грохота камней.
— Слышишь? Это армия царя штурмует цитадель твоего ордена! — воскликнул Сарид. — Как только визирь предъявил столь тяжелое обвинение, я незамедлительно выскользнул из дворца и погнал своего коня к твердыне. Но предупредить об опасности не успел. Воины уже окружили ее, и мне оставалось только надеяться, что ты находишься в своем доме.
— Подожди, — остановила его Джамила. — Как армия так быстро добралась до твердыни меньше чем за ночь? Выходит, обвинение последовало после звона стали! Но скажи мне, что с другими командирами? Живы ли они?