– А вот за это! – показала Наталья на ссадину. Она была полна решимости. Сколько можно, в самом деле, терпеть? Нет, в общем-то, Василий человек неплохой, когда не пьян и не с похмелья, но то-то и оно, что пьян он в неделю раза три – и с похмелья, легко сосчитать, столько же. Три да три – шесть дней получается. Неделя с одним выходным.
– И правильно, доча! – одобрила мать Наталью. – Так с ними и надо, паразитами! Это ужас какой-то, что они с нами, с женщинами, делают! Только, говорят, ты его чуть ли не сама сдала?
– Уже говорят?
– Говорят.
– Ну, и сдала.
– Это зря. Другое бы дело, если б его взяли на улице, у клуба или еще где. А тут из своего дома, получается, выковырнули. Получается: родного мужа ты в милицию упятила. А то и в тюрьму! Люди не похвалят, доча, понимаешь ты?
– А мне очень надо, чтобы они хвалили! – хмуро сказала Наталья. Но слегка призадумалась.
А по селу двигалась процессия: впереди Шаров с велосипедом, за ним Суриков в наручниках, за Суриковым Кравцов, за Кравцовым – Цезарь. А за Цезарем увязался пацаненок, ростом не намного выше собаки. Он был в восторге. Круглил голубые свои глаза, вертел белесой стриженой головой и на ходу показывал руками от земли до высоты Цезаревой холки: надо же, какая здоровая собака!
Местные собаки подняли хай, но, надо заметить, при этом не показывались. Только Маркиз гордо встал посреди улицы, поджидая соперника, но вскоре, презирая долгое ожидание, удалился.
А Кравцов меж тем кое-что вспомнил. Он вспомнил то, о чем ему дали некоторые сведения перед тем, как послать в Анисовку. Вспомнил он также свое правило: задавать неожиданные вопросы в неожиданное время и в неожиданном месте. Поэтому взял да и спросил Шарова:
– Андрей Ильич, правда, будто вашего участкового кто-то утопил?
– Кублакова-то? Да болтовня! Кому он нужен – его топить?
– А я бы утопил. С удовольствием! – сказал Суриков.
– Мало тебе? – воскликнул Шаров. – Еще это на себя навесить хочешь?
– Все равно пропадать!
Кравцов внимательно глянул на Сурикова и понял, что перед ним – первый подозреваемый!
Пока мать Натальи разговаривала с дочерью, мать Сурикова решила прибежать непосредственно к месту событий. Увидев сына в наручниках, она заахала, запричитала:
– Вася! Это что они делают-то? Да что же это такое-то, а? Андрей Ильич? Я даже не поверила, говорят, Васю связанного ведут! А правда, оказывается! В железо заковали! Вы чего делаете, а? Господи, сынок ты мой!
Суриков угрюмо покосился на нее и попросил:
– Мам, отойди!
– Не отойду! Ни за что человека взяли!
– Он сам виноват, тетя Оля, – объяснил Шаров. – Наталью измордовал чуть не до смерти.
Тетя Оля, услышав это, вскрикнула и стала приговаривать, лупя сына ладонью по плечу (впрочем, не очень сильно):
– Ах ты орясина! Хулиган ты такой! Чего вздумал, дурак!
И обратилась к Шарову:
– Андрей Ильич, я уж его сама поучу! Я ему крапивой напомню по голой заднице, как маленькому!
– Это к нему вот, – хмуро кивнул Шаров на Кравцова.
– Вы уж отпустите его для первого раза, товарищ хороший! – ласково улыбаясь, забежала тетя Оля перед Кравцовым. – Он тихий уже, я же вижу! Сейчас возьму его домой, никуда не выпущу. И вы пойдемте тоже к нам, яишенки покушаем, курочку!
– Извините, в другой раз! – сухо сказал Кравцов, намекая интонацией, что разговор о курочке и яишенке сейчас неуместен.
И тут тетя Оля вдруг вцепилась в Сурикова и закричала:
– Не пущу! Бери и меня тогда! Вяжи, цепляй железо на меня! – Она выставила руки. – На!
Кравцов был в замешательстве. Ему приходилось сталкиваться с сопротивлением при задержании, иногда очень упорным и опасным, со стрельбой, с погоней. Но тут стрельбы и погони нет, мать в сына вцепилась – и что делать? Не отцепишь ведь силой!
– Очень вас прошу, – сказал он ей. – Не надо. Не имею я права его отпустить... Пожалуйста...
Сурикову и самому стало неловко, поэтому он пробубнил матери, отодвигаясь от нее.
– Ты в самом деле... Отцепись, не позорься. Не бойся, обойдется все. Иди домой. Иди, я сказал!
Тетя Оля с трудом разжала руки, но домой не пошла, присоединилась к процессии.
Идут дальше: Шаров впереди, за ним Суриков, за Суриковым Кравцов, за Кравцовым тетя Оля, за тетей Олей Цезарь, а за ним не один, а уже два пацаненка.
Тут появился Геворкян.
Тут появился Геворкян Роберт Степанович, главный инженер и технолог анисовского винзавода.
Анисовка ведь со всех сторон окружена огромными яблоневыми садами и издавна специализировалась по винодельчеству. На небольшом заводе с помощью прессов давили сок, выстаивали его в огромных деревянных бочках и делали из него то вино, а точнее сказать, пойло, которое народ почему-то называл «шафран» и которое было двух сортов: «за руль семнадцать» и «за руль пятьдесят две», второе – с добавлением сахара, еще противней первого, хотя, казалось бы, это невозможно. Лет тридцать назад сюда был прислан после окончания пищевого техникума молодой специалист и энтузиаст Роберт Геворкян. Он взялся за дело с рвением и начал одновременно с «шафраном» производить такое замечательное сухое яблочное вино, что на всесоюзной выставке оно получило медаль. Но руководство совхоза «Анисовский» интересовали не медали и не сомнительные в России перспективы непопулярного сухого вина, а объем производства и быстрый оборот вложенных средств, инициативу Роберта стали помаленьку зажимать, он обиделся и чуть было не уехал, но тут влюбился в девушку Антонину, женился – и остался навсегда. Потом пришли времена борьбы с пьянством и алкоголизмом, половину садов вырубили, переключились на производство яблочного сока, что Геворкяну тоже нравилось, так ненавидел он гадкий «шафран». Потом сгинула советская власть, совхоз стал ОАО, то есть открытым акционерным обществом во главе с приехавшим сюда Львом Ильичом Шаровым, которого позвал брат, Андрей Ильич, тоже приезжий, ставший главой администрации. Лев Ильич наладил производство на широкую ногу, восстановил площадь садов, поставил импортный автоматический пресс вдобавок к имеющимся двум механическим, но гнать стали опять дешевый и выгодный «шафран». Роберт Степанович убеждал, что гораздо лучше, полезнее для людей, а в итоге и выгоднее делать сидр, кальвадос и тот же сок: все это может иметь спрос не только у нас, но и за границей! Лев Ильич всерьез это не принимал: заграница далеко, кальвадос, сидр и тем более сок народ не уважает, а «шафран» раскупается мгновенно и приносит быструю прибыль. Роберт Степанович сетует, жалуется Андрею Ильичу, который ему сочувствует, но против брата идти не может.