Потом я вышел во двор, раскурил трубку и слонялся вокруг бараков долго, может быть, полчаса. Никак не мог решить, что же мне делать. И вдруг я подумал о матери - как это я не вспомнил о ней до сих пор! В следующую секунду я развернулся и бросился бежать через плац, мимо казарм к центральному траверсу. Перебравшись через него, я взлетел на второй ярус. Мои пальцы дрожали, я никак не мог попасть ключом в замок. Наконец я толкнул дверь, споткнулся на пороге и ввалился в помещение своей батареи.
Месье, там никого не было! Теодор исчез. Я не верил своим глазам.
Я позвал его по имени - сначала тихо, потом громче, но ответа не получил. Я ничего не понимал. Он же не мог уйти через дверь - она была заперта, а ключ лежал у меня в кармане.
Оставался единственный путь для бегства: вылезти через бойницу на смотровую площадку и по узкому карнизу, уходящему вправо и влево, добраться до помещения соседней батареи, а потом уже спуститься вниз. Но я знал, что на этом ярусе все двери обычно держат запертыми, значит, он никак не мог улизнуть.
Я вылез на смотровую площадку и пошел по карнизу, заглядывая в бойницы. Теодора и след простыл. Все двери были плотно закрыты. В некоторых помещениях канониры и рядовые уже суетились вокруг орудий, готовя их к учебной стрельбе. Заметив меня на карнизе, они удивленно спрашивали, что это за блажь взбрела мне в голову, но я не обращал на них внимания.
Я добрался до самого конца, где фасад бастиона обрывается и начинаются новые orillons. От края парапета до первого orillon - метров пять с половиной, не меньше, а до нижнего яруса - метров девять. Я ожидал встретить здесь часового, но на смотровой площадке было пусто.
Неужели Теодор перемахнул через пропасть и перебежал по стене orillon на другую сторону форта? Это казалось невозможным, но других вариантов я не видел.
Пораженный внезапной мыслью, я бросился назад по карнизу к своей батарее, соскочил на пол и кинулся в тот угол, где на каменном выступе оставил блокнот. Его там не было.
Я схватился за голову, ругая себя на чем свет стоит.
Ну почему я не забрал этот несчастный блокнот с собой, когда пошел докладывать капитану?!
Но Теодор просто не мог сбежать, я не верил, что ему удалось перепрыгнуть через пропасть, а другого пути не было.
Тогда где же мой брат?
Я совсем обезумел, месье. Я обвинял себя в том, что предал свою страну.
Теперь-то я понимаю, что все преувеличивал. Ведь в конце концов, у Теодора не было ничего, кроме жалких клочков бумаги со схемами укреплений форта - форта, который никогда не подвергнется нападению, кроме как с моря. Но вы же знаете, месье, что такое боевая лихорадка, да к тому же я был в ярости оттого, что он меня одурачил.
Я опять полез в бойницу, решив еще раз хорошенько осмотреть помещения всех батарей, но тут за моей спиной скрипнула дверь. Вошли мои рядовые и канониры с тележками снарядов для учебной стрельбы.
- Здорово, Бонно! Чего стоишь? Давай помогай.
Я спрыгнул на пол.
- Mon Dieu! - воскликнул один из ребят по фамилии Бирон. - Что это с тобой, приятель? У тебя морда бледнее немецкой печенки!
Я что-то пробормотал в ответ - не помню что, какую-то ерунду, - и принялся вместе со всеми разгружать тележки. Времени у нас это заняло порядочно. Явился капитан Жанвур - спросить, все ли готово. Я сказал, что орудия еще не заряжены.
- Так какого ж черта вы тут прохлаждаетесь? Мы только вас и ждем. Дайте сигнал, когда будете готовы.
Голубой флаг - знак для тебя, Бонно. По десять залпов с пятиминутным интервалом, использовать только одно орудие. Шевелитесь!
На следующие десять минут я напрочь забыл обо всем, кроме работы, и подгонял своих ребят, так что вскоре снаряды уже лежали на полу возле пушек.
С утра я не успел смазать механизмы и теперь не мог решить, какую пушку использовать. Я, кажется, говорил уже, что в моей батареи их три. Взобравшись на платформу первой, я открыл затвор и заглянул в канал ствола - внутренняя поверхность была шероховатой и нуждалась в чистке. Я перешел ко второму орудию, но с ним дела обстояли еще хуже. Когда я влез на третью платформу, заметил, что затвор приоткрыт. Это меня удивило. Вам, конечно, не понять, месье, - вы не канонир, - но я-то знал, что не мог оставить затвор открытым! Во всем форте не сыскать человека, который заботился бы о своих орудиях лучше, чем я.
Потом я открыл затвор пошире и заглянул в ствол.
Он был черен, как ночь! Я совсем обалдел, не мог ничего понять. Кто-то из рядовых протянул мне свечу, и то, что я увидел в стволе при ее свете, потрясло меня так, что я чуть не грохнулся с платформы.
А увидел я макушку человека, каштановую кудрявую макушку моего брата Теодора - он сидел там, как крыса в норе!
Я похолодел, руки затряслись, свеча выскользнула у меня из пальцев ударилась о сталь платформы и скатилась на пол. Несколько секунд я стоял неподвижно, затаив дыхание.
Первой мыслью было закрыть затвор и использовать другую пушку. Но потом вдруг кровь ударила мне в голову, стало жарко, а в следующий миг по венам разлилось ледяное спокойствие.
Я запустил руку в канал ствола - проверить, осталось ли там место для снаряда, - и кончиками пальцев даже коснулся волос Теодора. Я убрал руку и повернулся к расчету.
- Заряжаем номер три! - Мой голос звучал ровно и решительно. Поживей! Бирон, ко мне.
Я знал - пушку разорвет изнутри...
Бирон взобрался на платформу позади меня, мы вместе заложили в орудие снаряд, заряд и запал. Канонир спрыгнул, я закрыл затвор и закрутил винты до упора - холодная сталь, казалось, горела под моими ладонями, капли пота катились со лба, от них щипало глаза, но я делал свое дело размеренно и методично.
Приказав Бирону нажать сигнальную кнопку, я поднял обзорную площадку и крутанул рукоятку наводки. Вдалеке я увидел цель: на волнах подпрыгивали лодки с грязносерыми парусами, а справа на берегу, там, где заканчивалась линия укреплений, под флагштоком собрались наблюдатели с биноклями солдаты и штабные офицеры.
Я приник к прицелу, медленно и твердо сжимая правой рукой пусковой рычаг.
- Не спеши, mon vieux {Старина (фр.)}, - донесся снизу голос Бирона.
Внезапно на флагштоке развернулся и забился на ветру голубой флаг. Я отвел рычаг вправо, закрепил его и положил палец на спуск. Потом зажмурил глаза и нажал...
После этого я ничего не видел и не слышал, месье.
В голове будто полыхнуло огнем. Мне сказали, что я упал с платформы и потерял сознание.
Такова моя история. Теперь вы понимаете, почему я отказался называться французом. Это не я убил брата, месье. Его убила Франция. У меня нет национальности.
Я - Жозеф Бонно.
Навестите мою мать, передайте ей то, что я вам скажу: я люблю ее, месье, и люблю своего брата Теодора, но ненавижу войну и ненавижу все национальности - все.
Как только Жозеф Бонно произнес последнее слово, его голова откинулась на подушку, а рука, с угрозой поднятая к небесам, упала на грудь. Я так и остался сидеть на краю его койки, погруженный в размышления над тем, что услышал.
К реальности меня вернул приход доктора Дюмэна.
При виде неподвижного тела, вытянувшегося на простыне, в его глазах мелькнул проблеск понимания. Он приблизился и приложил ухо к груди канонира.
Через несколько секунд доктор выпрямился, печально покачав головой.
- Умер, - тихо сказал он и задумчиво добавил: - Ума не приложу, что могло заставить такого красивого сильного парня свести счеты с жизнью...