— Не заглядывай так далеко вперед, мальчик. — И поспешил в дом.
Свою порцию воскресного пирога я уплел на ходу, сразу же после обеда; Доротея сама его испекла, пирог со слоем ванильного крема, его посыпка — крошки с корицей и сахаром — похожа на засушенные, затвердевшие, чуть зарумяненные капельки солнца, едва она оказывается у меня во рту, как я невольно закрываю глаза. Я не спустился к себе в подвал, Бруно направился к большим черным машинам, шофер министра поманил меня к себе и предложил мятных лепешек и, еще держа передо мной кулек, осведомился, где здесь можно помочиться; в его отсутствие я осмотрел машину. До сих пор не понимаю, отчего вдруг раздался пронзительный гудок, я ведь хотел только взяться обеими руками за руль, хотел минутку посидеть за рулем, как водитель, как шофер, только на пробу, а тут вдруг что-то как заревет, такой немыслимый рев и вой, видно, там имелось несколько клаксонов и я все привел в действие, звук этот причинял боль, пронзал до корней зубов, и я, соскользнув с сиденья, убежал; лишь когда я очутился у Большого пруда, звук внезапно оборвался. Эта жара! Кожа так и горела. Меня словно всего искололи, и я медленно направился к Большому пруду, лег на землю и первым делом стал пить.
Кружки света уже потускнели, стали менее четкими, больше не раскачивались, сверкая под поверхностью, все ложбинки, которые роет ветер, разгладились — как всегда, когда вечереет, подымается легкая дымка, все, что четко вычеканено, начинает расплываться, растекается, будто под чьим-то непрестанным дуновением, обращаясь в нечто бесплотное, о чем лишь смутно догадываешься. Синеватая дымка подбиралась к Датскому леску. Живот у меня отяжелел. Что-то в нем булькало. Когда я сидел не шевелясь, то слышал, как пруд дышит, как он до самых глубин втягивает в себя воздух и затем облегченно и размеренно выдыхает, отчего камыши и водяные растения плавно раскачивались. Издалека мне уже были слышны голоса и стоны раненых датских солдат — приглушенно и лишь тогда, когда ветер, поднимаясь, порывами пробивался сквозь кроны деревьев. И тут я их увидел.
Они вышли из Датского леска, Ина и Нильс Лаурицен, оба в чем-то зеленом, цвета мха, вышли и сразу же посмотрели друг на друга, словно хотели удостовериться, что они вправду стоят вместе на опушке Датского леска, но почти тут же отвели взгляд, несколько принужденно и как бы не зная, что им дальше делать; по счастью, что-то выскочило из кустов ежевики, я не разглядел, что именно, но выскочило, и Нильс Лаурицен быстро обернулся и вытянутой рукой показал на лес, и, уж наверно, ему пришли на ум какие-то слова, этому всегда дружелюбному, немногословному Нильсу. В ольшанике было сыро, там чмокало и хлюпало, но я забрался туда и пристроился на догнивающих дугах старой верши.
Кротовые норы; когда Ина начала затаптывать рыхлые холмики кротовых нор, Нильс последовал ее примеру, иногда оба бежали к тому же холмику, так что мне уже казалось, они сейчас столкнутся и обхватят друг друга или опрокинут, или еще что, но в самую последнюю секунду Нильс Лаурицен тормозил, это всегда делал он, предоставляя Ине разрушать холмик. На противоположной стороне Большого пруда квакали лягушки, лежали между ползучими растениями и квакали, и когда у Ины и Нильса пропала охота затаптывать кротовые холмики, они перешли на другую сторону, к лягушкам, подкрались, чтобы их не вспугнуть — вспугнешь, и вся золотоглазая компания нырнет. Они наблюдали за лягушками и показывали друг дружке, что удалось рассмотреть на воде. Потом Ина огляделась, ища, что бы такое в них кинуть, и нашла обломок рейки, который кто-то здесь обронил, она размахнулась и швырнула его в гущу ползучих растений, наверно, метя в лягушек, которые там прилепились друг к дружке. Ах, Ина, я помню, как ты требовала камень или что-нибудь, чем бы в них запустить, когда мы однажды вдвоем там стояли и тебя просто с души воротило при виде этого скопища прилепившихся друг к другу лягушек. Бух, и вся компания исчезла под водой, и в тот же миг Ина согнулась и затрясла рукой, потом, пристально вглядевшись, сунула палец в рот и стала сосать, тогда как Нильс, не понимавший, что случилось, уставился на нее и вплотную к ней подошел, не смея, однако, к ней прикоснуться.
А ты, Ина, ты протянула ему руку, показала, где заноза или гвоздь поранили тебе палец, и Нильс взял твою руку и так долго и с таким вниманием ее рассматривал, будто никогда раньше не видел человеческой руки, но наконец все же счел необходимым вытащить из кармана носовой платок и перевязать еле заметную ранку; Нильс Лаурицен, который всегда относился ко мне так дружелюбно и никогда не забывал со мной поздороваться. Почему вы вернулись в Датский лесок, не знаю, знаю только, что он обнял тебя и бережно, мелкими шажками повел, и ты не возражала, сквозь полог из листвы я видел, что ты не возражала против дороги, которую он для вас избрал.