— Оно и видно, — сказал шеф. И еще он сказал: — Качалка для праздников.
— Для отдыха, — сказала Доротея и попыталась усадить шефа в качалку, — она будет только для тебя, для отдыха, ну сядь же, посиди в ней.
Тут уж шеф сел в нее, нерешительно, напряженно и озабоченно, словно боялся сломать качалку или по меньшей мере ее запачкать; откинуться он не осмелился, а уж покачаться тем более, как-то скованно посидел он минуту-другую, а поднявшись, определил:
— Она наверняка своих денег стоит, эта качалка.
У Доротеи, у Доротеи внезапно показались слезы на глазах, она ничего не сказала и не расплакалась, она просто стояла со слезами на глазах, может, ждала, что шеф все-таки что-то еще скажет, хоть словечко радости, благодарности, но он ничего больше не сказал, и тогда она быстро вышла, ни на кого из нас не посмотрела и вышла.
Никто из нас не шелохнулся, каждый, видимо, чувствовал какую-то тяжесть на душе, стояла такая тишина, что я слышал постукивание кубиков льда в бокале Макса. Макс первым нарушил тишину, сказал:
— Новый год — вот он и в самом деле начался.
После чего сразу же осушил свой бокал и так громко стукнул, поставив его, что стук этот прозвучал как стартовый сигнал. Охотнее всего я побежал бы за Доротеей, чтобы привести ее обратно, но это мне не подобало, у других было больше прав, чем у меня, даже у Гунтрама Глазера, который озадаченно уставился куда-то в пустоту. Но теперь Ина подошла к шефу и взяла его за руку.
— Пошли, — сказала она, — пожалуйста, пошли, мы вместе приведем ее обратно.
Не выпуская его руки, она дотянулась до его бокала, подала ему и сказала:
— Не можем же мы так начать Новый год.
Шеф отпил глоток. Сказал:
— Иди, ты и одна справишься, Дотти тебя послушается.
— Но она ждет, что ты придешь, — сказала Ина, — извинишься хоть одним словечком, и все будет забыто.
Шеф отвел руку Ины, горько усмехнулся и спокойно спросил:
— За что, за что мне извиняться? Может, за то, что я не могу радоваться? — И еще громче добавил: — Сюрприз, на сей раз к Новому году. В последнее время недели не проходило без сюрпризов, постепенно, думаю я, нам следует привыкнуть к тому, что вокруг нас делается.
— Ты упускаешь кое-что из виду, — сказала Ина. И еще она сказала: — Ты несправедлив, мамочка же не для себя это делает, тебе хотела она доставить радость, тебе.
— Как же может человек радоваться излишеству? — спросил шеф тихо, едва ли не про себя. И глотнув немного, сказал: — Чтоб внести ясность, Ина, скажу: я ничего не имею против сюрприза, но любая вещь должна быть полезна, должна быть хоть как-то необходима, нельзя же без разбора скупать и накапливать то, что приглянулось нам мимолетно.
На это Ина отвечать не захотела, она сжала руки, закрыла глаза, внезапно повернулась и вышла; назад она не вернулась, все время, пока я там был.
Печальнее, чем в эту ночь, я бывал редко, я не отправился сразу к себе, я прошел по заснеженным участкам, собрал клочки картона от шутих и ракет, с трудом взобрался по снегу на верхушку валуна, с которого мог все кругом обозреть. Внушительная, ярко освещенная высилась передо мной крепость, но огни ее светились каким-то неспокойным светом, они мерцали и судорожно вздрагивали и вместе со светом звезд придавали снегу легкую голубизну. Я стоял еще совсем недолго, и тут в комнате шефа вспыхнул свет, силуэт его виден не был, но я понял, что он покинул всех, понял также, что он не пошел к Доротее. Охотнее всего я тайком прокрался бы обратно в крепость, просто чтобы быть рядом с ними и, раз уж мне самому их не сплотить, ждать, что это удастся Ине или даже Гунтраму Глазеру. Все, все сделал бы я, чтобы они только опять были вместе. Огни не гасли, и я тяжело зашагал, утопая в снегу, к старым соснам, которые тихонько потрескивали, я поднял тяжелую ветку и потянул ее за собой, так что она почти замела мои следы, я прошел, не оставляя следов, до ограды, а потом по низине и на далеком расстоянии обошел вокруг крепости, при этом я думал об Ине и пытался помочь ей своими пожеланиями.
Когда входная дверь на минуту открылась, когда из дома в ночь выскользнула тень, я решил, что это Ина; тотчас бросив ветку, я последовал за этой тенью, которая держалась под прикрытием рододендронов, а освещенную часть дороги поторопилась пройти поскорее и, только укрывшись под защиту живой изгороди, остановилась. Тут я увидел, что это Магда, я не окликнул ее, но не упускал ее из виду и позволил ей бежать дальше, до моей двери, у которой она прислушалась, а потом уже постучала.
Она здорово испугалась, когда я внезапно оказался за ее спиной, еще чуть-чуть, и она бы ушла, так она рассердилась, и едва мы вошли, как я должен был обещать ей никогда больше не пугать ее. В наказание она выложила на стол кулек, который спрятала под пальто, этак небрежно и без единого слова, а потом хмуро ждала, пока я спущу штору, помешаю в печке и добавлю дров, и сказала: