— Хватит уже геройствовать, — Тод подхватил его под руки. — Иначе не только нам не поможешь, но и сам окочуришься.
— И не ори на девчонку. Если бы не она, тебя бы гарпии давно сожрали, — поддержал Алби.
— Вот уж гарпиям она меня точно не отдаст, — произнес Айхе со странным выражением. Гвендолин почудилось, будто голос у него чуть-чуть потеплел.
Они все шли и шли. Воздух холодил кожу под мокрой одеждой и пронимал до самых печенок.
Наконец, впереди в тупике появилась знакомая дверь, обитая металлической лентой.
— Пришли, — облегченно выдохнула Нанну. — Хвала небесам! Что дальше?
— Надо отпереть замок, — сказал Айхе.
— Так… а у кого-нибудь есть ключ?
Ключа, естественно, не было.
— Что ж. Смелая попытка, — Нанну как будто обрадовалась. — Предлагаю вернуться той же дорогой, а то у меня, признаться, мурашки по коже. И холод здесь звериный.
Не успела она договорить, как подземелье содрогнулось от глухого рокота. Нанну занервничала, тыкая факелом то на дверь, то в коридор, которым они явились. Алби, Тод и Аарон вжались спинами в стены, безумно озираясь и почти не дыша. Крысенок, дотоле мирно дремавший на плече Гвендолин, сверзился на пол и пустился наутек. Секунда — и его крохотное серое тельце растворилось во мраке.
— Дэнни, стой! — окликнула Гвендолин. — Не бойся!
— Тише! — Нанну схватила ее за руку. На ней лица не было.
— Это Левиафан, — сообщил Айхе будничным тоном, — ревет в гроте. Наверное, не кормили сегодня. Кагайя никогда не кормит драконов перед состязаниями. Чем голоднее, тем злее.
— Он всех нас сожрет, — прошептал кто-то из ребят. — С потрохами.
— Ничего подобного, — сказала Гвендолин. Вот только убежденность в ее словах не сквозила. Вдруг Айхе окажется прав, и озверевший от голода Левиафан позабудет о своих гастрономических пристрастиях и смахнет их всех в один присест? Никто ей за это спасибо не скажет.
— Давайте подумаем, — Нанну заходила взад-вперед. — В эту дверь чудовищу не протиснуться, значит, пока мы в полной безопасности. Открыть замок нам не под силу…
Вообще-то Айхе мог бы поколдовать, мелькнула мысль в голове у Гвендолин, однако озвучивать догадки не хотелось, чтобы не спровоцировать очередную волну недовольства.
— Остается лишь одно: вернуться.
— Согласен, — поддержал Алби. Двое его друзей с готовностью закивали. Не будь они настолько измотаны, ринулись бы к выходу на всех парах прямо сейчас. Впрочем, бездумное бегство грозило обернуться многочасовым — если не многодневным! — блужданием по лабиринту, это ребята тоже понимали, и потому не спешили.
— Отдохнем немного — и назад.
Предложение нашло горячий отклик у всех, кроме Гвендолин и Айхе — тот от комментариев воздержался. Рухнув на пол, он жадно пил воду из бутыли.
Воткнув факел в скобу, Нанну присела у противоположной стены. Расстроенная Гвендолин присоединилась к ней: прижалась плечом к плечу в попытке согреться, подтянула колени к груди. Как же она устала… Как пусто сделалось внутри, как одиноко и безнадежно… Устала куда-то гнаться, кого-то спасать, за что-то бороться, трястись от страха. Устала любить. Если любовь всегда такая: тяжелая, мучительная, толкающая на смертельный риск, не оставляющая ни тени выбора, — зачем она ей? Если все, что любовь дает, — это боль, жалость и необходимость безгранично терпеть, не проще ли обойтись без нее? О чем вообще бредили бульварные романы, вроде тех, что подсовывала Кирстен? О какой романтике и бабочках в животе? О каких крыльях за спиной? Стыд, смятение, тревога и оглушающее понимание того, что с исчезновением его — единственного! — жизнь просто оборвется и никогда не станет легче, — вот что такое настоящее чувство. А вовсе не нежный трепет и упоительные прогулки под луной.
Хотелось лечь и ни о чем не вспоминать, ничего не желать. Гвендолин уткнулась в колени подбородком и почувствовала, как Нанну ласково обнимает ее. Слова сорвались сами, против воли, еле различимые:
— Зачем он так со мной?
Нанну наклонилась, прижалась губами к ее макушке и прошептала чуть слышно:
— Ты видела его униженным, а мужское самолюбие так устроено…
— Глупо!
— …по-другому.
— Мне плевать, что он не победил бога!
— Да я не об этом. Айхе стыдится своей беспомощности и неприглядности — сейчас, а не тогда. Стесняется наготы, и шрамов, и слабости, и того, что вынужден на твоих глазах принимать чужую помощь. Вот и прячется под колючим панцирем. Не принимай близко к сердцу. Пройдет время — оттает.