У Гвендолин прояснилось перед глазами. На нее взирал коренастый мужик с необъятным животом, туго упакованный в длиннополую рубаху или халат поверх штанов — так сходу и не разберешься. На разных уровнях его опоясывало сразу несколько ремней, и это придавало ему удивительное сходство с пивным бочонком. Глубокий бас, которым он требовал объяснений, никак не сочетался со столь карикатурной внешностью.
— …моя племянница, — в который уже раз терпеливо повторила Нанну, — из Города-на-Болотах.
Что если он не поверит?
Гвендолин затаила дыхание.
— Я слышал, кое-кто из кочевников раздобыл колдовские амулеты, — задумчиво произнес Коган.
— У Мариам был такой, я помню! — заявила Нанну.
— Вранье, — набычился Жирный. — Не существует никаких амулетов.
— Ты-то откуда знаешь? — огрызнулась Нанну.
— Девчонка из людского мира, госпожа таких сразу чует.
— Да неужто?
— Мрак и шша сожрали бы ее с потрохами, — рассудил Коган.
— Вот именно! — воскликнул Жирный, крепче стискивая волосы в кулаке. — Госпожа разберется, как ей удалось не «окрыситься».
— Ха! — сказала Нанну.
— Пусти, больно, — захныкала Гвендолин, пытаясь выдернуть пятерню Жирного из своих волос. Новый приступ головокружения подкосил ее, и она не устояла на ногах. Уже заваливаясь набок, услышала возмущенные крики Нанну:
— …скорее!.. несите ее в замок!..
Потом откуда-то донеслись совсем уж странные претензии:
— …днем проходила мимо воздуховодов грота — там такой рев стоял, аж земля тряслась! Это, между прочим, твоя обязанность: следить, чтобы Левиафан спал и не вгонял никого в могилу своими воплями…
Гвендолин почувствовала, как кто-то взваливает ее на плечо, больно и неудобно, но уже секунду спустя стало не до боли и неудобств. Голова разбухла, а с нею и все тело; померкли краски, в буханье сердца растворились звуки.
Кто и куда тащил ее? От полуобморочной слабости совсем не думалось и беспощадно тянуло в сон. В памяти сохранилась лишь нескончаемая лестница, нарезавшая размашистые круги в мутном зеленоватом полумраке, напоминавшем морское дно. Ступени все множились и множились — сотни и тысячи ступеней! Казалось, будто поднимаешься к заоблачным высотам и вот-вот уткнешься в крышу мироздания.
Подъем прекратился, как прекращается под утро болезненный бред, если сбить температуру. В мгновение Гвендолин очнулась. Она лежала ничком на мозаичном полу, собранном из цветных шершавых плиток. Эти плитки холодили левый висок и ухо, их прохлада вплеталась в волосы и пропитывала складки куртки. Пахло чем-то щемяще знакомым. Солью. Ракушками. Морем…
— Оставьте нас, — прозвучал глубокий, низкий женский голос. В нем чувствовалась власть, противиться которой казалось невозможным.
Когда шелест и шаги за спиной стихли — наверное, с глаз долой убрались все, кому велели, — Гвендолин собралась с силами и оторвала голову от пола. Обернулась. И в изумлении уставилась на высокую женщину в тончайших шифоновых одеждах, послушных малейшему колыханию воздуха.
Женщина была прекрасна, как… как Снежная Королева! Гвендолин переборола искушение поискать глазами Кая с его ледяным паззлом; не к месту и не ко времени мелькнул в памяти мальчишка-волшебник. Колдовская сила просвечивала сквозь кожу красавицы, делая лицо сияющим, точно полупрозрачный мрамор. Но не сходство с жестокой героиней сказки, не сила и не королевская стать поразили Гвендолин. Ее ошеломила прическа, венчавшая голову колдуньи: эффектная башня высотой в метр, скрученная из тугих темных кос в гигантскую морскую раковину, утыканную сверкающими драгоценными камнями и перетянутую золотыми нитями. В целом, драгоценностями колдунья была увешана с ног до головы: даже на пальцах босых ног красовались перстни!
У потрясенной Гвендолин не хватило духу оглядеться, но встать она встала. Выпрямилась, вздернув подбородок и накрепко стиснув зубы, чтобы не стучали.
— Ты, — заговорила колдунья, вперив в гостью окаменевший взгляд, — проникла в мой замок ночью. Тебе удалось выжить среди шша и не потерять человеческое обличье.
Слова прозвучали, как обвинительный приговор. За ними крылось обещание возмездия.
— У тебя две минуты на объяснения.
Гвендолин открыла рот, но из горла вырвался лишь беспомощный хрип.
Колдунья вскинула брови.
— Полторы минуты.
— Я… вы… — пролепетала Гвендолин.
— Минута, — спокойно сказала Кагайя.
Гвендолин зажмурилась. И внезапно стало легче! И дышать, и двигаться, и думать. Даже голос вернулся. А вместе с ним и память: Нанну советовала не заикаться о брате, не упоминать юношу-волшебника… Но как же, в таком случае, оправдаться?