— Госпожа собирается отправить его к своей сестре за амулетом, — зачем-то поведал Дориан, возвращаясь к своим флакончикам.
— Ха! — хмыкнула Нанну. — Цирцея треснет от счастья, когда он к ней заявится! Впрочем, Айхе, конечно, не из тех, кто будет унижаться и клянчить. Утащит — и дело с концом.
— Женщина, — Дориан возмущенно ткнул в нее пальцем, — ты испорченная. Тебе кто-нибудь об этом говорил?
— Ты. Раз сто, — отмахнулась Нанну. — И не вставай в позу. Руку даю на отсечение: Кагайя приказала ему выкрасть безделушку. Сам же знаешь, в каких они с сестрой отношениях.
— И зачем я за тебя вступился? Крысой ты была сговорчивей.
— Крысой я тебе еду с кухни не таскала, — насмешливо бросила Нанну и обратилась к Гвендолин: — Идем, пора ужинать и ложиться спать. Я тебе еще постель не приготовила, но ничего, места в башне полно, разберемся. А ты, солнце, долго еще будешь своими пробирками греметь?
— Уже почти закончил, — проворчал Дориан. — Сейчас спущусь.
Жилые помещения находились в башне этажом ниже. Гвендолин выделили целую комнату: не слишком просторную, зато с крошечным окошком, матрасом, тканым пледом и подушкой, набитой сеном. Под потолком, помимо паутины, были натянуты веревки, на которых сушились душистые травы, особенно сильно дурманил запах шоколадной мяты.
Рядом имелись и другие помещения: покои Дориана, спальня Нанну, лазарет, кладовые, подсобки, под завязку набитые рабочим инвентарем. Еще была кухня с большим столом, захламленными шкафчиками, рукомойником и деревянной кадкой с водой.
— Насчет Айхе я тебе вот что скажу, — произнес Дориан, усевшись за стол, пока Нанну резала хлеб, сыр и овощи. — Чтобы стать учеником колдуньи, он подписал договор, который должен храниться у госпожи. Безропотное повиновение ее приказам может быть лишь платой за обучение, а вовсе не стремлением его сердца. В драконьем облике Айхе осознает куда меньше, чем в человеческом, и это защищает его душу, мешает озлобиться. Но колдовство откладывает отпечаток на своего хозяина, и если не знать меры, оно отравляет. Про мальчика всякое болтают, а я сомневаюсь, что он жесток от природы. Волшебство такая штука… с годами оно оттачивает самые низменные чувства, культивирует пороки: гордыню, эгоизм, тщеславие. Госпожа, например, не всегда была жестокой: власть и колдовство искорежили ее душу.
Нанну с притворной жалостью шмыгнула носом.
— Сейчас разрыдаюсь, — язвительно кинула она, разливая в глиняные кружки компот. Или вино.
— А в этом договоре… ну, который Айхе подписал, случаем, не указано, чем он расплатился?
— Как в любом договоре, — согласился Дориан, — должны быть условия, обязательства, ответственность сторон.
Наверное, сумасбродная идея чересчур явственно отразилась на лице Гвендолин.
— Не-не-не, и думать не смей! — Нанну энергично затрясла головой:
— Важные бумаги госпожа хранит в кабинете, — словно науськивая Гвендолин, сообщил Дориан заговорщицким шепотом. — В ящиках стола, под замком.
— Ты в своем уме? — Нанну покрутила пальцем у виска. — Ты к чему девчонку подстрекаешь?
Дориан загадочно усмехнулся:
— Сама разберется.
— Мне кажется, Айхе здесь плохо, — призналась Гвендолин, вдохновленная неожиданной поддержкой алхимика.
— Да с чего ты взяла? — поразилась Нанну. — Мальчишка превосходно устроился: живет на готовом, дурака валяет, не работает — в мыло себя уж точно не загоняет. А видела бы ты его комнаты в замке! Если это называется «плохо»…
— Но у него ведь где-то есть родители? — предположила Гвендолин.
— Если и есть, он их стыдится. Иначе не сочинял бы небылицы о неведомом могучем божестве…
— И все равно они его ждут. — Гвендолин почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы от тоски по маме и отцу. Нанну протянула ей бутерброд с сыром, и девочка вгрызлась в него, стремясь отвлечься и унять боль в груди.
— Ешь, давай, — посоветовала Нанну, — и ложись спать. А с Айхе сама поговоришь. Раз он тебя не чурается, то, может, и расскажет о себе.
— Спасибо, — пробормотала Гвендолин.
Она вдруг вспомнила, что не ела уже двое суток. Непонятно, как вообще продержалась на ногах столько времени! От разбавленного вина закружилась голова. По щекам вдруг сами собой потекли слезы, Гвендолин их поначалу даже не заметила, а когда опомнилась, уткнулась лицом в ладони и безудержно, надрывно разрыдалась.
— Ну, не плачь, не надо, — Нанну участливо погладила ее по плечу, — все образуется.
— Пусть, — возразил Дориан спокойно, — полегчает.