— Не бери в голову, — посоветовала она. — Эта троица мерзкая, но куда им до твоего дракона? Он же чародей, помнишь? Он себя в обиду не даст, тем более таким негодяям.
— Кагайя велела добить, — не слушая, прошептала Гвендолин. — Почему?
— Она называет это милосердием, — Нанну вздохнула. — Такое случается, если боец тяжело ранен и левиафан его не съедает. Наверное, это единственное милосердие, на которое она способна. Но это не наш случай, слышишь? О… явилась во плоти.
Гвендолин пошарила взглядом по средним террасам и заметила наконец прическу ведьмы, изогнутым черным шипом торчащую из массы гостей. Взять бы да выдернуть эту поганую занозу из ткани мироздания, чтобы и воспоминаний никаких не осталось. Гвендолин и не подозревала, что способна на настоящую, жгучую, как кислота, ненависть. Куда там гарпиям с их первобытными инстинктами до Кагайи!
Но что это? Ведьма пришла не одна. Вокруг ее укутанного в черный шифон силуэта прямо в раскаленном воздушном мареве плавали двое морских гадов. Извивающаяся морская гадюка Галиотис и Тридактна — акула со спиралевидными кластерами зубов на нижней челюсти. Кагайя любовно поглаживала первую по черной чешуе, когда та проскальзывала у нее подмышкой, и позволяла второй тыкаться острым носом в ладонь.
— Этим тварям сегодня будет, чем поживиться, — услышала Гвендолин одного из ныряльщиков. И позабыла обо всем на свете, потому что рядом с Кагайей маячила темная макушка Айхе.
— Блистательные господа и прекрасные дамы! — ведьма резко развернулась, всколыхнув бесчисленные слои и складки своего праздничного одеяния. Ее голос, многократно усиленный магией, разнесся по амфитеатру, достигая самых отдаленных уголков, и пресек гомон на трибунах.
— Я безмерно рада приветствовать всех вас на наших ежегодных состязаниях! Надеюсь, пребывание в стенах моего замка доставит вам истинное удовольствие, как и зрелища, которыми мы готовы вас развлечь. В этом году, — Кагайя выдержала недолгую паузу, давая возможность последним подтянувшимся гостям устроиться поудобнее, а рассеянным — сосредоточиться, — у нас необычное представление. Уверена, новшество придется вам по вкусу, и может быть, превратится в добрую традицию.
— Куда уж добрее, — буркнула Нанну.
— Как повелось, ежегодно в боях на арене принимают участие представители человеческой расы, изъявившие желание вернуться в свой мир. Мы справедливы и беспристрастны, поэтому любой человек, выигравший на этой арене честный бой, законно получает полагающуюся ему награду: свободу и возможность покинуть нашу гостеприимную вселенную. Мы никого не удерживаем силой и никому не желаем зла…
Гвендолин почувствовала, что задыхается от возмущения. Чаша ее терпения переполнилась, гнев хлестнул через край, перед глазами расцвели багровые пятна. И только руки Нанну, обхватившие ее за плечи, удерживали от безрассудного порыва.
— В этом году у нас четырнадцать участников, по двое на каждый день состязаний. Все они прошли обучение, чтобы укрепить силы, натренировать выносливость и обрести даже некоторые преимущества перед соперником. А соперник могуч, яростен и молод: новому левиафану не более тысячи лет.
По трибунам пронесся одобрительный гул.
— Согласитесь, это уравнивает шансы на победу обеих сторон, — улыбнулась Кагайя, — и делает исход борьбы менее предсказуемым.
Гвендолин вспомнила Левиафана. Если бы тот вздумал сражаться, ни на какие шансы на победу со стороны людей не стоило рассчитывать. Кагайя вновь бесстыже лгала.
— Но все это ожидает нас завтра, господа и дамы! — Повисла эффектная пауза. Кое-кто завозился и брюзгливо заворчал, послышалось раздосадованное рычание, презрительный свист и требовательные возгласы. Айхе развернулся и медленно направился к арене. Гвендолин впилась взглядом в его прямую спину, в расправленные плечи, жалея, что не может видеть лицо. Сердце в груди грохотало, словно булыжник в железной канистре.
— А сегодня, — Кагайя вскинула руки, призывая к тишине и вниманию, — у нас новый фаворит. И новый соперник!
Над солнечными террасами, над пропитанными кровью камнями и песком, над тысячами жадных глаз воцарилось гробовое молчание. В полном безмолвии Айхе спустился на арену и обернулся.
В тот же миг пространство вокруг всколыхнулось. Почудилось, будто ристалище рванулось навстречу, и вот уже Гвендолин отчетливо видит бледное, несмотря на загар, лицо Айхе: его хладнокровно сощуренные глаза, плотно сомкнутые губы, онемевшие от напряжения челюсти. На лбу у него блестела испарина, челка липла к мокрым вискам, но его выдержкой было трудно не восхититься.