Дракон по-прежнему кружил над полем для битвы. Его тяжелое дыхание с шумом вырывалось из угрожающе оскаленной пасти.
Наверное, Аргус сам не ожидал, что противник обставит его столь ловко и безыскусно. Сколько он ни тянулся, сколько ни сгущал краски и не выкидывал вперед длинные и гибкие, точно щупальца, руки, до дракона ему было не добраться. Не хватало тела. Впрочем, и Айхе ничего не оставалось, кроме как нарезать круги, устрашающе рычать и клацать белоснежными зубами вокруг полупрозрачной черной фигуры — призрак не ухватишь, не укусишь. Все это напоминало ритуальный танец: впечатляющее, но бессмысленное лицедейство.
— Я же говорю: возьмет измором, — будничным тоном произнес первый смотритель. — Без тела бог не уязвим.
— А с телом ему что сделается? — резонно возразил второй. — Нет, ну телу-то понятно, сразу крышка, а Аргусу? Он же бог.
— Так я тебе со вчерашнего вечера объясняю: фарс все это! Мальчишка обречен. Рыпнется раз-другой, а толку?
— Ну и зачем тогда устраивать поединок? Связали бы дракона, прикрутили к столбу, и пусть бы Аргус с него, живого, шкуру снимал тонкими полосками — вот это было бы зрелищно!
— Может, и снимет, поглядим. Я тебе больше скажу, — мужчина приглушил голос, и Гвендолин напрягла слух. — Не знаю, как духи, а многие из наших ждут не дождутся, когда парню кишки выпустят. Сколько они с госпожой нашей крови попили! Она понятно, у нее вон какое могущество, а этот мозгляк… — сдавленное рычание. — Голыми руками придушил бы.
— Личные счеты?
— Еще какие личные. Именно я этого голодранца подобрал в лесу и привел в замок. Я его от верной смерти спас, от превращения в крысу избавил, а мог бы и мимо пройти — вон их тут сколько околачивается: то через северные ворота лезут, то с болот откуда-то прут. Пожалел гаденыша, а чем он мне в результате отплатил?
— Черной неблагодарностью?
— Не то слово! Подловил его однажды, уже когда он подручником у госпожи устроился, и попросил замолвить перед ней словечко. И знаешь, что он мне ответил? Мол, знать меня не знает, со всяким отребьем не водится, и не пошел бы я куда подальше.
— Так прямо и послал?
— Ну, покультурнее, конечно. Он же у нас благородная кровь, — мужчина с отвращением сплюнул. — Зато теперь пусть поваляется в поту и грязи. Еще посмотрим, кто из нас отребье.
Гвендолин слушала, пытаясь проглотить застрявший в горле ком.
Поджарый дымчатый дракон на арене короткими, четкими выпадами налетал на бестелесное божество. Его гриву рвал поднявшийся ветер, чешуя поблекла в дымном мареве, но ни когти, ни клыки не достигали цели. Аргус парировал удары, изгибаясь и истекая тьмой. Стонали и гнулись жухлые, обезвоженные жарой клены и корявые сосенки, растущие на древних стенах амфитеатра. Их тени шевелились, будто живые, наползали друг на друга и двигались по ступеням и выщербленным камням арены против солнца, против всех мыслимых законов физики.
Гвендолин следила, не дыша, и чувствовала: каждое чудище на театральных склонах, каждый человек, робко жмущийся к стенам, ждет того момента, когда кто-то из противников решится прервать танец запугивания и нападет по-настоящему.
Первым решился Аргус.
Он вдруг развернулся к зрителям и вытянул руку, растопырив пальцы. Тьма захлестнула десяток террас. Раздались протестующие вопли, повскакивали недовольные духи, заверещали лизоблюды из чьей-то свиты. Гвендолин ахнула, Нанну прижала ее к себе.
— Он сейчас кого-нибудь схватит! — выдохнула она испуганно.
Тьма шевельнулась и двинулась по трибуне, ощупывая, выбирая.
— Он что-то ищет, — беззвучно шепнула Гвендолин.
Нанну вскочила, увлекая девочку назад, но та уперлась, силясь вырваться.
— Я не уйду!
— Глупая! Боги его не интересуют, он подыскивает тело!
— Человеческое? Против дракона?
— Глупая, — повторила Нанну.
Гвендолин оглянулась: вверх по ступенькам, спотыкаясь, карабкался десяток человек — почти все, кто рискнул ослушаться Кагайю и просочился на трибуны. Некоторые медлили, парализованные ужасом. Черное щупальце скользнуло по пыльным, прогретым солнцем террасам. От знойного воздуха, пропитанного удушливой гарью, запершило в горле, глаза защипало и заволокло слезами. Тьма словно замешкалась. Заплескалась, наполняя собою пространство амфитеатра от края до края. Гвендолин слышала, как хрипит Нанну и кашляют те, кто не успел убраться подальше. Ее обуял такой страх, что ни шевельнуться, ни моргнуть, ни вздохнуть. Появилось омерзительное чувство, будто в живот воткнулся гарпун, и стало больно, и поволокло, вытягивая внутренности, куда-то вперед, в ночной мрак, в ледяное забвение.