евне - рожать детей и, как Сорин думал, это приносит им подобие удовлетворения даже в скудном и голодающем существовании. Почему Арья? Это не было влюбленностью или искренней любовью, просто эта девчонка была ближе всех и определенно слабее, как казалось Сорину до сегодняшнего дня. Он был уверен, что сможет подчинить девочку, которая уже сейчас постепенно превращалась во вполне соблазнительную домнишоару, и та навсегда останется с ним и будет всецело следовать его воле, почитая своим господином и мужем. Но это были всего лишь грезы, по большей части связанные с буйством крови в мужающем теле. Реальность преподавала свои уроки и не щадила, со всей силы давая понять, что свой путь надо вырывать в этом мире самыми что не наесть зубами. Когда же Танар уходил, направляясь в хотинское полесье следуя ко двору с которого давний знакомый учителя принес весть о желании родни сбагрить старику еще одного отпрыска в ученики, Сорин впервые остался в их лагере за старшего и почувствовав власть в своих руках, только попытался установить свой порядок, но тот же Ванич с Аурэлем на первой же утренней тренировке указали ему, что он им не наставник и не командир. Так и тренировались все эти дни сами, сотни раз отрабатывая ранее показанные наставником выпады на мечах и приемы рукапашного боя. А Арья.... Та только стряпала и стирала, ни как не реагируя на чуть грубоватые попытки парня посеять в свою душу зернышки крупиц обожания и подчинения. А когда спустя шесть с половиной дней Армангерей показался на опушке их поляны не один, а с новым, довольно заметным мальчишкой из-за его противно белобрысых волос, Сорин окончательно разозлился, на всех. На Ванича, что предал его надежды даже не зная об оных, на Арью, что отказывалась сменить безразличие на симпатию, и на самого Танара, что привел к ним в лагерь чистую угрозу быть найденными и если не возвращенными в исконные семьи, то определенно переданными в доходные дома на каторжный труд. Поэтому он и выпустил ту стрелу, намекая сопляку, что тому на этой поляне совершенно не рады... Но тот даже не вздрогнул, когда стрела самим хвостовым оперением мазнула по его щеке! Он слепо продолжил идти за учителем! Ни на шаг не отстал от старика, а потом еще завладел всеобщим вниманием и был принят в их доме, словно всегда был его частью. Хотя, он ни когда не был одним из них - детей улиц и леса. По одной только одежде, в которую тот одет и монере держать осанку, взгляду, понятно, что мальчишка боярское отродье. А его добро? Катомка сама по себе не дешевая вещица, тем более с крышками. А снедь в ней, которую ему сложили явно мамкины слуги, так как чувствуется не забыли положить только самое любимое своего маленького домнула, дорогая и качественная. А холщевый мешок? Да просто грех было не отправить его в ту лужу, предполагая какой одежды он полон. Первое время, пока не заносится и не попортится от постоянной стирки, его одежда будет сильно выделяться среди дешовой холщи из которой сделаны их с парнями рубахи и штаны. А он всего лишь помог ей быстрее прийти в негодность. Выделанная, пусть и явно руками танара, большая волчья шкура в довершении всего сдобренная байкой наставника о том, что лощеный малец убил этого зверя лишь убедили Сорина, что боярское отродье нужно гнать из лагеря. И если бы не Арья... Он бы добился на утро того, что маленький барчук бежал бы отсюда без огляда заливаясь горькими детскими слезами! Все тело болело, желудок нещадно мутило, а голова вовсе шла кругом, но даже сквозь такое путанное сознание, Сорин отчетливо услышал, как скрипнули его собственные зубы от злости, до боли стиснутые челюстями. На силу заползя в свою палатку, парень со стоном рухнул на свой спальный настил и опустил голову. Сил, чтобы собрать свой скромный скарб у Сорина не было, да и как это делать скрюченными от боли пальцами парню с трудом представлялось. Боль пульсировала в каждой клеточке, в каждой мышце и суставе избитого тела, закусив край одеяла, парень застонал пытаясь хоть как то облегчить эту боль. Дасада и черная ненависть раздирали душу. Бывший ученик бывалого воина думал о мести. Думал о том, как эта проклятая деревенская девка будет молить его остановиться, когда он будет показывать ей место, которое она заслужила от рождения. Кровь набатом стучала в висках, вызывая болезненные спазмы и заставляя желудок сжиматься в приступе дурноты. По щекам Сорина беззвучно покатились злые слезы. Он не рыдал и не бился в истерике, нет. Слезы текли сами по себе, возможно даже супротив его собственной воле, просто Сорин не осознавал этого за пеленой боли и обиды. Примерно через четверть часа безмолвных слез и приглушенных стонов боли, юноша незаметно заснул, проваливаясь в черную бездну сна без сновидений.