-Ты не человек… - шептал Достриг, когда смотрел на схематичные записи моих мыслей. – Ты только что поделил Родовой язык на жреческий, Дородовой и Старородовой. Уловил саму суть святых текстов и… и сидишь, хихикаешь. Ты, - он сглотнул. – Ты ведь учился до этого? До меня доходили слухи, что Восточный университет расширялся в приходские школы. Ты оттуда? Там узнал обо всем этом?
-Я просто быстро учусь, - сказал я правду. – Можно мне иногда приходить сюда, мэтр Достриг? Тут ещё многому следует научиться! Заодно, вы ведь интересуетесь о методах производства хорошей бумаги? У меня есть пару мыслей на этот счет.
На секунду в открытое забрало нашей кибитки заглянуло лицо Берра.
-Дос! Чего мучаешь мальчика своими умничествами?! Давай пущай его… Чего у него лицо все в чернилах? Ты чего, бил его там?!
-Прости, Берр, - хихикнул я по мальчишески. – Просто немного повздорили по повду сослагательного наклонения.
И желая оставить старого писаря с наибольшим количеством вопросов (чтобы он ждал моего возвращения), я вынырнул навстречу свежему воздуху. Погода стояла теплая и хорошая, люди сновали туда-сюда вдоль каравана: кто-то с тюками, кто-то с корзинами. Были люди, которые просто прибивались из соседних населенных пунктов шли в столицу, чтобы предложить свои товары. Отсюда и одинокие мулы с баклажей, или запряженные в собственные тележки мужики.
Я быстро нашёл глазами Ниссу, сидящую на одном облучке с Пайком, и помахал ей рукой. Подойдя ближе, порадовался сконфуженному виду пристыженного стражника и заговорил:
-Слушай, Ноэль, - новое имя для хранительницы Четырех Небес. – Тебя случаем рана на пузе не беспокоит? Мне б её осмотреть на досуге… повязку ты при мне не меняла, да и не следит за этим никто. Не хотелось бы видеть тебя мертвой. Хоронить такие шпалы то ещё удовольствие.
-Если ты обо мне беспокоишься, то конечно, - Нисса полупала глазами и наклонилась, сведя локти. Господи, что за вид… мне ведь всего тринадцать. Сплошной пубертат. А тут вперед подайся и лицо в чертогах счастья. – Можем сейчасc. Закроемся под паланкином и ты меня хорошенько осмотришь.
Эта чертовка крутила прядь своих волос! Они были красивые, ровные, длинные, как у гребанной Рапунцель. Так ещё и губки надула. Пайк вообще превратился в кипящий самовар, держащий вожжи побелевшими от накипи руками.
-Вечером, Нисса. При более интимной обстановке, и когда у меня будет время. И давай не напирай на мои чресла своими бабскими приемами, - отрезал я, когда грудь едва не вывалилась из мехов её новой одежды. В ней она действительно смотрелась как горянка. – Иначе не буду тебя пускать в этот рассадник ужаса, который кличится актерской труппой. Поняла? Практикуй эти дела на Пайке. Он этого не заслужил, но смотреть без возможности потрогать, тоже своего рода наказание. Адьес.
Кажется, я слышал как она фыркнула, но даже в этом жесте не было чего-то напускного. Все что она делала, она делала с детским интересом и таким же энтузиазмом, даже если дела касались соблазнения мужского пола.
Сестры Кейт и Вейт знатно поднатаскали её в этом деле и теперь задорно махали мне ладошками со своего крашенного фургона. Гибкие, тонкие, с прелестными длинными ногами и вечно разукрашенным лицом. Честно сказать, если бы не возможные слухи, от которых мне б пришлось отбиваться колкостями и остроумием, я даже согласился возлечь с одной из них. Или двумя. Всё-таки, у меня давно не было девушки, а нервы были в таких порядках, от которых сносило крышу.
Эти чертовки часто собирали вокруг своего костра людей, репетируя те или иные баллады. Голоса имели что надо, а пальцы могли вытворять чудеса почти на любом из существующих инструментов. Но по-настоящему волшебными вечера становились в тот момент, когда из фургона выходил их дед Аврелий. Статный, узколицый в белой мантии пилигрима и золотым с красным обручем, стягивающим длинные седые волосы на лбу. Если его внучки просто наигрывали чудесные мелодии, то в присутствии его, можно было услышать настоящую музыку. Иногда он играл звуки ветра и был способен распознать шепот увядающей травы, движения, с которыми растут корни дерева, или заглянуть в самую суть того или иного чувства. Он никогда не предупреждал, что именно будет играть на своей лютне, но когда заканчивал, каждый знал, о чем именно была эта музыка.