— Брешешь, — уверено заявил Борода. — Не писали такого в «Правде».
— Это чего жеж не писали! Еще как писали! — возмутился Митрич. — Ежели не читал, так и нечего!
— Вот прямо-таки про кузькину мать? — прищурился завхоз. — Товарищи историки?
— Ну-у-у… может про кузькину-то мать я и приплел для полноты аргумента. А про сталинизм ни в одном глазу! Сами профессора высказались!
Как по мне, мужики спорили об одном и том же. Даже и не спорили вовсе, а делились чувствами. Я быстро потерял нить рассуждений, кто кому чего пытался доказать. Вроде бы оба за реабилитацию товарища Сталина, а никак во взглядах не сойдутся.
— То ладно, — после того как товарищи выпили, первым заговорил Митрич. — Ты мне вот чего скажи… Слыхал всеобщая воинская повинность?
— Читал, — солидно ответил Степна Григорьевич.
— Ну и чего думаешь? — пытливо затребовал дядь Вася.
— А чего тут думать? Партии виднее! Да и то, верно все: на защиту страны всем миром подниматься надобно. А то как было? — завхоз уставился на Митрича.
— Как? — чуть растерялся Беспалов.
— А то не знаешь, — цокнул языком Борода. — Вот ты мне скажи, разве справедливо, когда одни под ружье, а другие в кусты, по всяким там убеждениям.
— Несправедливо, — согласился дядь Вася.
— И по возрасту хорошо придумали. Со школы в армию вот правильно, считаю. Там и мозги-то в порядок приведут, и дисциплине опять же выучат. А вернулся и женись, и на работу! Хочешь — учись, кто мешает.
— Так не мешает никто! — и тут поддержал товарища Митрич. — Только думается мне, верно ли всех под одну гребенку, разом? Оно ж как было… и четыре, и пять годков службишка. Тут, как говорится, кто на что выучился. А теперича чего все по два годка? И чего они за два-то годика выучат? Хорошо ежели Устав.
— То ты брось, Василь Дмитрич, — не согласился завхоз. — Армия выучит. Ежели надо, и вышивать научит. Вот у нас, помню, старшина был. Зверь, а не старшина! Но — как отец родной! Тут понимать надо политику партии. Ты глаза-то разуй. Кому два годка, кому три. А как ученый, так и вовсе полтора годика.
Мужики продолжили обсуждать армейские будни, я переключился на схему светильника. Проверил размеры, количество необходимых деталей. Прикинул сколько понадобится лампочек и проводов.
— Лучше с запасом, мало ли что, — пробормотал вслух, исправляя цифру в заметках.
— А вот скажи мне, чего эта неметчина все пырхается? А? Мало им, похоже, надобно еще разок нахлобучить. Вот чего я тебе скажу! Давить их надо было всех, без разбору, к ногтю и все тут! — возмущался Митрич.
Степан Григорьевич хмуро кивнул головой, разлил по полному, друзья-товарищи подняли стаканы, помолчали и выпили, не чокаясь.
— Говорю тебе, гидра фашистская снова голову поднимает!
— Какая гидра? — буркнул завхоз.
— А такая! — навалившись на стол, принялся объяснять дядь Вася. — Мне вона внучок рассказывал. Это, понимаешь, змеюка такая, страшная. Ей голову рубишь, а заместо отрубленной новая вырастает. Две, а то и три! Вот и немчура проклятая так. С корнем драть надо с корнем!
— Брехня! — отмахнулся Борода.
— Брехня-то может и брехня, так то ж сказка из книжки. А гидра эта фашистская она самая и есть! Верно тебе говорю!
— Сдюжили раз, и другой сдюжим. Думаешь, закон на упреждение про армию-то? — задумчиво протянул Степан Григорьевич. — К войне что ли?
— Да сплюнь, тебе говорю! — Митрич смачно сплюнул через плечо и постучал по дереву. — Предупрежден, значитца вооружен! Партия знает, чего надобно!
— Я тебе так скажу: давить их, гадов, по всему миру давить, — завхоз стукнул по столу кулаком. — Чтоб неповадно было! Чтоб не расползлась зараза! Ишь, сволочи! Гидра, говоришь? Гидра и есть!
Собеседники переключились с закона о всеобщей мобилизации, о котором на днях сообщили центральные советские газеты, на зарубежную политику.
На момент моего попадания в новую жизнь, правительство Советского Союза, как я успел выяснить из газет, снова и снова обращало внимание мировых государств на ситуацию с Федеративной Республикой Германией. Даже выступило с заявлением о том, что в несмотря на Потсдамские решения в ФРГ продолжают активно процветать идеи нацизма и гитлеризма.