Начинающим артистам в театре и ученикам в институте он говорил, что «фехтовать можно научить любого, но сделать из фехтования искусство и получать от работы удовольствие, может только одаренный человек. Нет удовольствия от того что делаешь – нет артиста».
Для многих его учеников высказывание Учителя стало одной из основных театральных заповедей, которая беспрекословно выполняется и по сей день.
6
сделать из фехтования искусство и получать от работы удовольствие, может только одаренный человек. Нет удовольствия от того что делаешь – нет артиста».
Для многих его учеников высказывание Учителя стало одной из основных театральных заповедей, которая беспрекословно выполняется и по сей день.
6.
В конце каждой сессии К. Н. и я находили тихое местечко, недалеко от кафедры, чтобы поговорить о моей научной работе. Таковым оказался узкий коридор с окном во двор – колодец. Мы устраивались на широком подоконнике, Учитель доставал из сетки с нотами и рецензиями мою слегка помятую «рукопись», передавал ее мне в руки и произносил:
– Прочитал я ваш опус! После нашей последней встречи, работа получила существенный припек. Умничка! Думаю – у вас все получится! Трудитесь в том же духе!
Наступала пауза, после которой К. Н. поворачивал голову и пристально, не мигая, смотрел куда-то ниже моего подбородка. Я знал, что если, после его краткого резюме, промолчать, то наша беседа на этом и закончится. Надо было как-то поддерживать наш разговор. Учитель никогда не делал пометок на полях. Изредка появлялись еле заметные, сделанные карандашом, вопросительные, реже восклицательные, знаки. Быстро полистав мою работу, и убедившись, что он остался верен своей привычке, я решил продолжить наш разговор, задавая ему вопросы. Благо, что вопросов у меня к тому времени накопилось много. Но прежде чем продолжить рассказ о беседах с К. Н., мне хотелось бы объясниться на предмет места нашей встречи, которое, как показало время, изменить было нельзя!
Так почему все же был коридор, окно во двор и этот, засевший гвоздем в моей памяти, широкий подоконник? Почему не кафедра или другое, подобающее для этой цели место? Не знаю, в то время я просто об этом не задумывался. Хотя, скажу честно, я не ожидал аудиенции на подоконнике в коридоре и столь вольного способа общения с моим научным куратором!!! А вот теперь, спустя много лет я, кажется, могу объяснить это.
Маленькая комнатка кафедры всегда была переполнена. Конечно, при желании, найти место для беседы можно было бы и там, но сама беседа вряд ли бы могла состояться, по причине популярности личности, коим был Черноземов. Стоило Учителю появиться на кафедре, как его буквально начинали раздирать на части. У всех к нему сразу же появлялись неотложные дела, в которых он начинал вязнуть. Единственным выходом, заполучить его целиком, было незаметно покинуть кафедру и найти тихое, укромное местечко для разговора. После первой и последней «беседы» с К. Н. на кафедре, у меня было ощущение, что я попал в день приема по личным вопросам к профессору Черноземову. Тогда, наш разговор по научной работе, так и не состоялся. Нам просто не дали поговорить там, и мне пришлось ни с чем уехать домой.
По окончанию первой сессии я сделал соответствующие выводы. Зная занятость К. Н., в первый же день моего следующего приезда, я первым делом направился на кафедру, чтобы сразу же засвидетельствовать мое почтение Учителю и всучить ему черновые наброски моей работы. По моим подсчетам месяца было вполне достаточно, чтобы прочитать мой «шедевр» и высказать свое мнение о нем. Расчет оказался правильным. За несколько дней до моего отъезда, на одном из уроков, К. Н. намекнул мне, что неплохо бы было встретиться где-нибудь в укромном местечке, чтобы побеседовать о моей научной работе. Во время очередной нашей встречи мы, не сговариваясь, вышли с кафедры, направились по узкому коридору, повернули налево и остановились у окна. Так появился тот заповедный подоконник с окном во двор, где и проходили наши последующие беседы.
Итак, после небольшой паузы я начинал задавать вопросы, зная, что если в моих вопросах-рассуждениях появиться что-то интересное, Учитель непременно втянется в разговор. Его надо было чем-то очень удивить. После двух трех вопросов, я решил «выплеснуть» все, что у меня накопилось за 5-6 месяцев моего пребывания дома. Первые 10-15 минут он молча слушал меня, изредка кивал головой, подбадривал: