Последняя встреча с Учителем также произошла на Моховой, перед театральным институтом. Это было время, когда К. Н. был болен. Огромный опыт и желание поделиться своими знаниями со студентами заставляли этого человека, даже в такое трудное для него время, держаться на плаву и добросовестно выполнять свою педагогическую работу без которой он не мыслил своей жизни. Кафедра помогала Учителю, как могла. Когда были его уроки, выбирали двух студентов, которые помогали К. Н. добраться от дома до института и обратно.
Встреча произошла у института. Учителя вели под руки два студента, лицо его было бледно и отрешенно. Увидев его и не зная обстоятельств его болезни, я встал как вкопанный и уставился на него. Он смотрел перед собой пустыми глазами не замечая меня. Я тихо поздоровался с ним, не надеясь получить ответа. Вдруг он перевел на меня свой усталый расплывчатый взгляд и стал внимательно всматриваться в лицо, улыбнулся и чуть слышно сказал:
– А, профессор (так часто в шутку он меня называл), давненько я вас не видел. Как ваши успехи?
Ошеломленный его видом, я что-то пробормотал в ответ. Мне нечего было сказать, к тому времени я уже не работал в своем институте и в Питер приехал всего на несколько дней. Я молча пошел за ним, помог студентам открыть дверь и остановился в проходе. Когда он стал проходить мимо меня, я поддержал его под локоть и, почему-то, спросил о его здоровье. Он ничего не ответил. Может не слышал или не хотел отвечать на глупый вопрос.
8
Пожалуй, это был самый трудный месяц нашего пребывания в ассистентуре: нас ожидал заключительный экзамен по специальности, который состоял из двух частей – практической и теоретической. Нам предстояло активно потрудиться в качестве преподавателей по сценическому движению и фехтованию на разных курсах актерского и режиссерского отделений. Мы были должны проводить первую половину урока – разминочную, вторую – завершали штатные педагоги кафедры. Они же, потом, и оценивали наше преподавательское мастерство.
Практическая часть уроков далась нам всем легко и это понятно, так как все стажеры имели некоторый опыт работы по специальности в своих вузах. Хорошее освоение ленинградской методики преподавания, на протяжении всей стажировки, сыграло в этом немаловажную роль. Сложнее было с теоретической частью экзамена, где решалась судьба наших научных работ. Кафедра должна была решить имеет ли смысл продолжать работать над ними, чтобы потом сделать из них диссертации или остановить дальнейшую работу по причине научной не перспективности, и сдать их в кафедральный архив, где им будет суждено разместиться среди многочисленных папок покрытых многолетней пылью. Конечно, каждому из нас хотелось работать дальше, может поэтому мы так сильно волновались именно перед этой частью экзамена. Мы понимали, что надо было доходчиво, за короткий период времени, объяснить экзаменационной комиссии практическую целесообразность научной темы, прочертить ясную перспективу ее полезности в театральной педагогической деятельности. И сделать это было ох как нелегко.
Закончив свое сбивчивое выступление, я замолчал, ожидая дополнительных вопросов. Наступила тишина. Обычно для приличия, кто-то из комиссии изредка задавал вопросы. На сей раз все молчали. Я стал волноваться. Видя, что вопросов не последует, К. Н. поправил галстук. Было понятно, что он тяготил его. Учитель устал от сегодняшнего экзамена и непривычной формы одежды – традиционного черного костюма с черной удавкой на шее. Ему явно хотелось «залезть» в удобную для него фланелевую рубашку с расстегнутыми рукавами, скинуть тесные темно-коричневые скрипучие ботинки и надеть свои, видавшие виды, «прохоря» с калошами, но надо было терпеть и соблюдать экзаменационный этикет.
Наконец он крякнул, еще раз поправил галстук и с хитрецой спросил: