Это кричал старый грек по имени Мегакл, один из руководителей христианской общины Рима.
— Простите врагов ваших и мучителей, ибо не ведают они, что творят! — раздалось откуда-то сзади. — Сострадайте им, христиане, ибо страшен будет для них суд Господень! Что наши страдания, братья и сестры, в сравнении с их участью?! Ибо придет Господь в великой славе Своей для торжества справедливости. И утешатся нищие, и наказаны будут злодеяния гонителей церкви Христовой!
Сервий — друг и сподвижник апостола Петра — по-своему вторил словам Мегакла.
— И молитесь теперь! Молитесь истово, дети Господа нашего! — послышалось где-то совсем рядом. — Ибо не оставит Господь излюбленных чад своих, что страдали за веру и несли на себе крест мучений праведных, как и Он нес! Ибо сказано: «И прибуду я с вами во все дни и до скончания века. И ни один волос не упадет с головы вашей, ибо Я с вами. Аминь».
Максимилиан узнал в этом крике голос сенатора Катона. Узник закончил свою речь и запел гимн во славу своего Бога:
Господь, умирая, во славе воскрес! Спустя мгновение к пению Катона присоединились сотни, может быть, тысячи голосов. Все огромное пространство тюрьмы наполнилось этим странным, тягучим звуком. Приговоренные к смерти прославляли подвиг Христа и пророчили гибель гонителям Его Церкви.
— Сколько же страдания в этой мольбе… — прошептал Максимилиан.
— Не разговаривать! — охранник, шедший сбоку, ткнул Максимилиана рукоятью меча. — Приказ императора!
Максимилиана ввели в крохотную одиночную камеру. Ее единственное окно, напоминавшее глаз циклопа, выходило прямо на арену амфитеатра. Сенатора усадили в жесткое деревянное кресло и пристегнули к нему множеством узких кожаных ремней.
Панорама поражала воображение и внушала почти животный ужас. Гигантская арена, окруженная многоярусным цилиндрическим корпусом, была погружена во мрак. Казалось, что даже мертвый лунный свет не решается проникнуть во чрево дворца злодеяний.
Вдруг вдалеке, в противоположной части арены, забрезжил свет факелов. Какой-то человек, окруженный группой солдат, шел прямо по направлению к Максимилиану. Издали узнать его было нельзя, но, приближаясь, он постепенно обретал знакомые черты.
— Петроний!
— Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, Максимилиан, — процедил Петроний сквозь зубы, пристально вглядываясь в окно камеры. — Тебе хорошо видно сцену торжеств?
— Мне тебя благодарить за эту ложу? — спросил Максимилиан.
— Можешь не благодарить, — улыбнулся Петроний. — Не хочу, чтобы ты скучал в ожидании своей смерти, поищи-ка свою истину на этой сцене.
Любимец императора провел рукой, указывая на арену, ложи, трибуны, и его злой раскатистый хохот наполнил гулкое пространство амфитеатра.
Римляне обожали подарки и красочные представления.
Любящий император позаботился и о том, и о другом.
На входе в амфитеатр народу раздавали лотерейные тестеры, предлагали яркие украшения из живых цветов, щедро кормили, разливали вино. Бескрайняя очередь напоминала живое море и тянулась, насколько хватало глаз.
Зрители заполняли огромные трибуны.
Да, здания таких размеров Рим еще не видел, а слухи о его великолепии оказались явью.
Зачарованная публика была в восторге.
Нижние ряды со зрителями в тогах белели как снег. Чуть выше расположились военные в золотистых доспехах, отражавших яркий солнечный свет. А еще выше чернело море голов, над которыми, под самым веларием висели гирлянды из роз, лилий, плюща и винограда.
В предвкушении красочного представления зрители громко переговаривались, пели и разражались приступами нервного смеха. Скабрезные шутки самодеятельных скоморохов пользовались сегодня большим успехом. Настроение у всех присутствующих было приподнятым.
Когда амфитеатр заполнился, в центральной ложе появился император со своей свитой — сенаторами, важными сановниками, военачальниками, знатными патрициями, матронами и весталками. Многочисленная охрана окружила его ложу со всех сторон.
Публика приветствовала цезаря стоя: «Да здравствует Нерон! Слава императору, заступнику Рима!» Волна восторга прокатилась по трибунам. Нерон, облаченный в серебряную тогу и с алмазным ожерельем на груди, был подобен прекрасной жемчужине в многоцветной, перламутровой раковине амфитеатра.
Представление все не начиналось, ожидание затягивалось. Зрители изнемогали. Призывный топот тысяч человеческих ног о деревянные полы трибун превратился в грозовые раскаты. Наконец распорядитель подал условный знак, и главные ворота арены открылись.
В считанные секунды из них выкатились раззолоченные колесницы, окруженные конным эскортом. Амфитеатр ответил оглушительным «А-а-а!», вырвавшимся из тысячи ртов. Когда пыль, поднятая лошадьми, улеглась, в центре арены красовались фаланги полуобнаженных бойцов, словно выросшие из-под земли.
Любимцы публики — лучшие гладиаторы Рима — начали торжества пленяющими воображение баталиями. Народ неистовствовал и, не отрываясь, смотрел за происходящим на сцене. Ни одному из поверженных бойцов зрители не пожелали сегодня сохранить жизнь.
Император посвятил этот день разыгрыванию мифологических картин. В калейдоскопе сцен сюжеты сменяли друг друга с бешеной скоростью. Христиане, бывшие главными действующими лицами представления, превратились в маскарадное пушечное мясо.
Зрители увидели заживо горящего Геркулеса на горе Эта; кровопролитную битву лапифов с кентаврами, похищающими их женщин; муки Ореста, терзаемого жестокими гарпиями, в костюмы которых были переодеты женщины-гладиаторы.
Потом настал черед мучения девственниц, которых под возбужденные крики толпы насиловали гладиаторы, переодетые животными. Далее публика наслаждалась еще более чудовищным зрелищем — дикие кони разрывали маленьких девочек на части.
Полет инженерной мысли палачей, продемонстрированный во втором акте представления, казалось, просто не знал границ. Хитроумные машины смерти появлялись на арене амфитеатра одна за другой. А зрители живо обсуждали устройство этих диковинных конструкций.
Десятки христиан были умерщвлены с помощью необыкновенно изящного устройства, изображавшего прокрустово ложе. Роль Прокруста досталась Кварту — любимому палачу императора, известному благодаря своей изобретательной жестокости.
Низкорослых христиан он растягивал на своей зловещей машине, пока та не отрывала им руки или ноги. Долговязые христиане лишались на его станке или голов, или ног, а зрители гадали, от чего же именно умрет очередная жертва.
Потом с помощью специальных креплений, установленных на веларии, вверх подняли двух мужчин, изображавших Дедала и его сына Икара. На спину этим «актерам» были прикреплены прозрачные шутовские крылья.
Падая на арену, приговоренные безуспешно пытались парить. Юноше, изображавшему Икара, это почти удалось. Он разбил голову об инкрустированный поручень прямо под императорской ложей. Дедал сломал шею, упав в самый центр арены.
Особенное удовольствие публике доставил номер «Прохождение через врата Сциллы и Харибды». Тяжеловесные муляжи двух этих гор были полыми, внутри прятались рабы. Конструкции с грохотом сходились одна с другой и давили людей.
Христиане гибли без счета под веселое улюлюканье взбудораженных представлением зрителей.
Брызги крови летели Максимилиану в лицо. А он, притянутый ремнями к высокой спинке кресла, даже не мог отвернуть головы. Обычно такие аппараты использовались для физических пыток, но сейчас Петроний поступил хитрее. Наблюдение за смертью было для приговоренного к ней куда большей пыткой, чем банальное истязание тела.