Вот и сейчас он понимал, что его жизнь уже не может быть прежней. Он уже вышел за ее рамки, посмотрел на картину сзади, увидел на ней штампы галерей, и выставок, а также заводскую чеканку – серию, номер, срок выпуска... Шедевр перестал быть для него таковым – непонятным, загадочным, глубоким. Превратился в кусок дерева, который какой-то человек пропитал краской, вместо того, чтобы сделать из него скажем табуретку. Но и требовать он ничего не мог…
Ночевал Салли в своей холостяцкой пещере. Он сразу же перенесся домой после того, как сказал «Ясно», но не сразу это понял. Еще несколько минут стоял и смотрел, не мигая на лицо старика. А затем осознал, что смотрит он на сковороду, на которой вот-вот подгорит бекон.
Это была первая его полноценная ночевка в мире 9.30. Живая ночь живого человека. Не нарезка нерадивого оператора в духе «до» и «после» а настоящая ночь, с постоянной изжогой, частыми походами в туалет и попить, бессонницей и острыми камнями размышлений. И эти камни были слишком тяжелы, чтобы держать их в голове, и одновременно слишком взрывоопасны, чтобы проливать на них свет. Такие мысли нужно гнать, нужно заливать спиртным, нужно прятать так глубоко, как только возможно. И ни в коем случае не думать их. Не вонзать в себя их опасный гарпун, который получится вытащить только с куском мяса. Такие мысли хороши для титана, для какого-то сбрендившего с ума изобретателя или диктатора, но никак не для учетчика. Простого человека, с простой жизнью и умением дирижировать танцем цифр на бумаге.
– Салли, это просто работа. Считать. Просто считать…
«Вот сидел же себе в своем отделе, считал. И чего я тогда не смотрел по сторонам? В следующей жизни буду переходить дорогу строго по правилам. А еще лучше уеду в большой мегаполис и поселюсь там, где все переходы подземные. И за здоровьем буду следить, чтобы жить 100 лет и сюда не попадать» – думал Салли, глядя на часы, на которых было 9.30. Чертовы цифры, которые ему не подчинялись, буквально сводили мужчину с ума. Ему казалось, что если каким-то чудом сдвинуть стрелку, сорвать ее с мертвой точки, то все снова станет нормальным. И он лихорадочно рутил барашек, стучал по стеклу, тряс рукой. А потом разбил часы кухонным молотком, которым прежде отбивал бекон. И руками попытался изогнуть стрелки. Но лишь порезался об их острый край.
– Черт! Не поддаются! – он по привычке потащил порезанный палец в рот, и тут одна интересная мысль пришла в его тяжелую голову. «Не подчиняться!».
– Эй ты. Я не знаю, как там тебя. Но я знаю, ты смотришь! Давай поговорим! – Салли вспомнил о втором голосе, который звучал в его голове. О том, который вступал в споры со стариком, и о том, который до этих пор оставался не идентифицированным.
– Говори! – раздалось в ответ. Раздалось быстро, как будто его зова только и ждали. Учетчик немного опешил, но не растерялся.
– То, что мне показал старик это правда?
– Он не может врать. Вот если мог бы…
– Как это не может?
– Так же как ты не можешь не считать.
Учетчику показалось, что его отражение в зеркале над раковиной коварно улыбнулось ему. Ощупав свое лицо, Салли убедился в присутствии на нем совершенно неконтролируемой улыбки. Самой идиотской – от уха и до уха.
– Мир и правда, так устроен?
– Правда. А может и ложь… Я не знаю.
– Как это?
– Ты спрашиваешь у меня, а мне спросить не у кого, – резонно заметил диктор.
– Но я не понимаю…
– Так и должно быть. Как только поймешь, как устроен мир, он поменяет свое устройство. Так что и не пытайся. Лучше хреновая известность, чем отличная неопределенность.
– И что же мне делать?
– Слушай… Ради этого разговора я сильно рискую. Если бы не спор… Делай что хочешь, – в отличие от голоса старика этот был очень даже эмоциональным и вполне себе человеческим. Сейчас, например, он выражал усталость и злость.
– А у меня что, есть выбор?
– Выбор это единственное что тебе принадлежит в этой жизни. Все остальное лишь временно арендованное.
Вдруг вода в кране зашипела, а зеркало треснуло. Салли подумал, что треснет и его голова, так сильно накатила на его мигрень. Прежде, слыша это слово, он никогда не понимал его глубины. Ну, болит голова и болит, у кого не болела? Оказывается у мигрени с головной болью из общего только место возникновения. В остальном они различаются настолько, насколько пассивное и неуверенное желание выпить таблетку отличается от вполне уверенного стремления пустить себе пулю в лоб, лишь бы все прекратилось.