— Да обойдётся, тёть Аглая. Не нагоняйте жути. — попыталась я успокоить распереживавшуюся женщину. — Прям вот он вышел из дома с утра, и сразу по девкам. Показывайте лучше, что вы принесли.
В свёртке оказались еще две рубахи, отрез ткани на пошив белья и нитки. Перебирая и примеривая обновки, прикладывая их к себе, я видела, что женщина потихоньку успокаивается, моя же тревога всё никак не сходила. Решено, вернется — сядем и поговорим. Ведь, получается, кроме имени он мне так ничего про себя и не рассказал. Кстати.
— Тёть Аглая, а расскажите мне про Максима. — попросила я соседку. — Вот вы сказали, найдёныш. Почему?
— Нашли его с год назад, помнишь же, звезда падала. Старосте ещё, чтоб ему тёща ночью снилась, деляну попортила. — еще бы я не помнила. — Вот прям в центре той ямины и нашли его, когда смотреть прибежали. Чёрный весь, копчёный, в дыму кисло-нездешнем каком-то. Лежит, главное, улыбается. Потом спрашивала, что улыбался? «Весна, — говорит, — тихо, черемухой пахнет. От речки сыростью тянет, и тихо, очень тихо». Говорили, что без памяти, да от испуга речь забыл — так не верь. Отдыхал лежал, будто с поля пришёл, от сохи, лег спину расправить. Деревенские набежали. А он подскочил и на нас смотрит, а рука по земле вокруг шарит, оружие, стало быть, ищет. Мы с ним и так, и эдак, мол, кто таков? А он постоял, да давай из ямы выбираться, на вал земляной сел. Из кармана коробочку достал, табак у него там был, в бумажные палочки заправлен, и задымил в небо. А по-нашему — ни словечка. Я его опосля разбирательств к себе и взяла. И, слушай, что я тебе скажу, девка. В себе он. Все помнит, вспоминать не хочет. Вояка он, значит, а к нам волшбой какой его закинуло. У меня ведь, муж то мой, Яр, да присмотрит за ним Светлый, тоже по молодости в солдатах ходил. Вина как к празднику наберётся, взгляд такой же. Тоска, да волчья злость во взгляде-то. У меня глаз-то намётан. Только, Максим учён уж больно. Не просто солдат, сотник, али тысячник, думаю. По-нашему месяца за три заговорил. Всё на бересте закорючки рисовал, по ночам слова бубнил, заучивал. А днем работал, все от рук отлетало. С землей он вообще никак, как будто городской. Зато с инструментами, их у меня от Яра тьма осталась, с инструментами, как у Светлого в учениках ходил. За месяц мне избу поправил, крышу перебрал. Дверки чудные на окна выточил с досок. Красота. Теперь по всей деревни дверцы те ставят. Обналичники, по-егоному. Вот и думаю, где ж это видано, чтоб тысячник руками мог. А то, что он выше сержанта, по глазам видно. Да ребятню он с одного слова к порядку приручает. И слова никому матерного не сказал ещё ни разу, он и без матерных припечатывает, со стыда сгоришь. — Аглая призадумалась. — С нами, вилланами, по-простому. Не кичится кровью там, или родом. О людях по делам судит. Что тебе ещё сказать? Хороший человек, в каждом доме гость желанный, да только накоротке ни с кем не сошёлся. С Варламом если только, а так — все один, бобылем ходит.
Соседка замолчала, теребя в руках отрез ткани. Я задумчиво смотрела в окно, на веточки ракиты, кивающих в подтверждение словам вдовы от легкого ветерка. Воин все-таки. Стрелок, скорее всего. Руки не перетружены работой с мечом, нет тех, перевитых венами, бугров на предплечьях. Но руки крепкие, движения чёткие, выверенные. И не стоит удивляться вопросам, которые он задает. За год он уже, наверно, устал от удивлений. Не отсюда он.
«Как там соседка сказала? Кутёнок? Вот и исходи из этого. Отвечай на вопросы, как ребенку». — Голос задумчиво теребил прядь волос, сидя, наклонившись вперед, в кресле перед еле тлеющим камином.
— А скажи мне, тёть Аглая, он шибко пьющий? — решилась я на вопрос, беспокойной тенью маячивший на задворках сознания.
— Да Заступники с тобой. — замахала руками женщина. — С великого заработка проставится артельным в трактире, или в праздник какой изредка. Да в прошлый Жнидол, в начале месяца, ушел в загул на три дня.
— И с чего такая память в датах? Жнидол через два месяца, а вы прям на память сказали. — усмехнулась я. — Отчебучил что-то запоминающееся?
— Так он как раз названия месяцев учил, как год у нас разделён. Солнцевороты все спрашивал, сколько дней в году, сколько по месяцам. Отсчитал по-своему что-то, сказал, праздник будет третьего дня Жнидола. Вина набрал, собрал отставников служивых и три дня на луговине под лесом пили они. И мастерам артельным за прогулы рабочих оплатил из своего кармана. Святой праздник, говорит. — заулыбалась, видать, вспоминая прошлый год, Аглая. — Ну он наших богов не хулит, а своих потешил знатно. И ведь не хулиганили, за девками с перепоя не гонялись. Пили, песни пели. Кстати, — встрепенулась она, — ты его попроси спеть как-нибудь, голосина, я скажу. И песни есть — слезу выбивают, а ведь по-своему поёт, ни слова не разобрать. Он, конечно, потом объяснил смысл. Ух, поймать бы барда-менестреля какого, да в этой хижине их на месяцок закрыть, пусть на наш переведёт поскладнее. Бездна Тёмного, такие баллады выйдут. Как там у него: «Chut` pomedlennee, koni. Chut` pomedlennee. Vi tuguju neslushaite plet`», — затянула вдруг, неожиданно сильным голосом, соседка.
Вся такая под впечатлением от воспоминаний, соседка согласилась помочь мне с готовкой, Максим же заказывал обед на десять человек. Для начала — продукты. Я выудила из-под столешницы кошель с деньгами, своё приданое я спрятала в платье, не забыть бы достать, после озвучивания суммы в тридцать пять золотых, один — звучал как-то скромно. Потом докладу ко всем, а пока муж сказал пользоваться. Я отсыпала горсть меди среднему сыну Аглаи, кликнутым громовым голосом дородной женщины. Сын вполне мог быть на другом конце деревни, всё равно бы услышал. После троекратного повторения списка продуктов, вдова плотника потребовала от шестилетнего пацана повторить заказ, на что тот ответил обиженным взглядом и, после ободряющего подзатыльника, скороговоркой выпалил весь заказ, не ошибившись даже в мелких, уточняющих, деталях. Я была восхищена. Голос поражённо промолчал, ничем не прокомментировав такие выдающиеся способности, проявившиеся в столь юном возрасте. Прыснув за порог, мелочь со всех ног припустила к рынку, снова подымая пыль, не успевшую уютно устроиться на траве после спорого прибытия малолетнего скорохода.
— А зачем столько сладостей заказала? — из-под ладони глядя вслед медленно оседающего шлейфа кометы, спросила мать быстроногого посланника. — Я понимаю, на стол, как бы достаток показать. Но нынче ж мужики придут, им мяса надо, что твои пряники.
— А мальцу? Такую сумку потащит. Один же не справится, друзей позовёт, вот ему, да помощникам. — пожала плечами я. С детьми лучше наладить отношения с самого начала. В случае чего и с травами помогут. И родителям про меня исподволь расскажут, самой не надо будет навязываться. И, в случае чего, как посыльных использовать, им только в радость будет сбегать. Наперегонки, да не просто так, а с целью какой, это ж в сотни раз интересней. А я им отплачу как смогу. Где денежку суну мелкую, вроде и кормилец в семье, деньги, мол, приносит. Где помогу чем. А может грамоте их обучить? Последняя мысль показалась мне удачной, и я не замедлила высказать это предложение Аглае.
Больше книг на сайте — Knigoed.net
— Так ты грамоте учёная? — опешила она. — Погоди, баронская байстрючка, Алатана — ты что ли? Ну точно, тебе ж семнадцать? Когда гадюка Линт тяжёлая, с первым ходила, у нас тут пятеро понесли, и в замке портниха какая-то. Тобой получается? Как же вас барон кликал.
— Бастард-взвод. — я отвела глаза.
— А тебя как барон отстоял? Баронесса ему всю плешь выела за вас, незаконнорожденных. Кряхтел, семейства продавая, он ведь всех девок пристроил. Всех за мастеровитых да рукастых выдал. Кузнец, кто там ещё, старатель был один. А ты — вот она.
— Мать скончалась, мне три только исполнилось, вот в замке и росла. А дэй Гролл меня в Академию, в столицу отправил в шесть лет. — надо же, история моей жизни выходит у меня все короче и короче. — я там до прошлого года и проучилась. Так что там начет грамоты, — решительно свернула я минутку воспоминаний и объяснений, — стоит детей собрать? Хотя бы буквы выучить, да счёту на сложение-вычитание. Пригодиться ведь в жизни.