Встретили их радушно. Дик Тювас, едва увидел гостей, заспешил навстречу, и на лице его сверкала самая белозубая из всех его улыбок.
Тренер Симон Гриффите, в прошлом известный легкоатлет, а ныне — воспитатель всех американских прыгунов, знаменитый «папаша Симон», тоже оказался очень приветливым.
Говорить было легко: Григорий Денисович свободно владел английским и служил переводчиком сразу для всех.
Впрочем, много говорить никто не стремился: не для разговоров пришли сюда советские спортсмены. И это без слов понимали все — и хозяева и гости.
— Продолжим, мальчики! — скомандовал «папаша Симон».
Смольников и его товарищи не взяли с собой кинокамер. Неловко как-то — сразу, с хода, снимать. Но смотрели во все глаза. Каждая, даже самая пустяшная мелочь в тренировке противника, та «ерундовинка», которая не вызвала бы никакого интереса у обычного зрителя, не ускользала от их цепких глаз.
Вот Дик Тювас, лежа на спине, выжимает ногами штангу. Вес — 160 килограммов.
Наши переглядываются. У тренеров-теоретиков давно идет спор: что лучше — работать с большими весами или средними? Тювас явно предпочитает большие.
А вот Рассел Смит делает серию приседаний и подскоков на одной ноге.
— Ну, мальчики, теперь попрыгаем! — распорядился «папаша Симон».
Начиналось самое интересное.
Перешли в сектор для прыжков.
Сперва поставили метр восемьдесят; вскоре планка перешагнула уже за два метра.
Григорий Денисович, Смольников и Свистун смотрели неотрывно.
Два метра четыре сантиметра… Два метра шесть…
Свистун покачал головой. Два метра десять был его лучший прыжок, а Тювас и Смит взяли эту высоту легко, словно бы шутя.
Свистун поглядел на Смольникова. Тот пожал плечами. Да… Все ясно…
— Внимание! — воскликнул «папаша Симон». — Два восемнадцать!
Он сам подошел к яме и поднял планку.
— Два восемнадцать, — повторил он. — Тебе это не по зубам, Рассел. Ну, Дик, мы ждем!
Дик Тювас неторопливо — мелкими шажками, аккуратно приставляя пятку одной ноги к носку другой, — отмерил разбег, провел носком туфли черту и стал возле нее, опустив руки, весь расслабившись. Лицо у него сделалось чуть грустным и отрешенным, словно думал он о чем-то далеком и важном: о своей покойной матери, или о том, как он в детстве тонул, или о давнем своем путешествии с отцом по Африке.
Потом он поднял голову, взглянул на планку, вздернутую чудовищно высоко, и словно бы прицелился.
Рванулся с места, все ускоряя шаги… Тело его взмыло вверх. Казалось, он все же не достигнет, не перейдет планку. Однако он распластался в воздухе, тело его на миг словно повисло, замерло, нарушив все законы земного притяжения, и вдруг мягко перекатилось через планку.
Все это произошло так стремительно!.. И так легко! Словно Дику вовсе не составило труда взять высоту.
Два восемнадцать! Смольников хмуро поглядел на Григория Денисовича.
Правда, у самого Смольникова лучший результат в этом году был два двадцать два. Но ведь то — его личный рекорд! А рекорды, как известно, не каждый день пекут. А тут — запросто, так, на обычной тренировке, — два восемнадцать!
Сколько же он на состязаниях покажет?! Там ведь он соберет все силы, выложит всего себя…
— Повтори! — крикнул «папаша Симон».
И Дик снова вышел к черте. Опять он опустил голову, сосредоточиваясь. Опять тело его взмыло ввысь. И опять казалось — нет, ему ни за что не перейти планку. Но он сделал какое-то неуловимо быстрое движение, словно бы оттолкнулся от самого воздуха. И мягко, по-кошачьи, перекатился через планку.
Потом гости еще посидели на стадионе. Говорили о всяком разном, только не о завтрашней встрече. Этой темы все дружно избегали. Будто завтра и не предстоял им олимпийский поединок, короткая схватка, к которой они готовились четыре длинных года.
Смольников вернулся в свой номер хмурый.
Нет, он не зеленый новичок. Валеру Смольникова, обстрелянного в десятках состязаний, трудно было выбить из седла. И все-таки — честно говоря — эти два восемнадцать потрясли его.
Два восемнадцать! И, главное, — с такой легкостью.
Как же быть завтра?
Он понимал: завтра потребуются все его спокойствие, вся выдержка и хладнокровие. Но где их взять, когда эти проклятые два восемнадцать торчали в мозгу, как заноза.
Как строить завтрашний поединок? Что противопоставить Тювасу?
Он лег, не раздеваясь, на кровать. Лежал и думал. Но мысли были все какие-то суетливые, ненужные.
То вспоминалось почему-то, как первый раз выстрелил он из отцовской двустволки. Двенадцатилетний Валера тогда очень старался попасть, долго целил в стоящую на пеньке ржавую консервную банку. Но, наверно, от слишком долгого напряжения, а может, еще по какой-то причине, когда он нажал на крючок и приклад упруго толкнул его в плечо, банка продолжала стоять, целая и невредимая, а их пес, Марат, находившийся метрах в трех справа от цели, вдруг заскулил и, хромая, ринулся прочь: дробинка угодила ему в лапу.