— Конечно, я — твоя подруга, и надеюсь, ты относишься ко мне точно так же. Но я ничего не понимаю. Что заставляет тебя думать о сплетнях?
Фостина аккуратно раздавила погасшую сигарету в пепельнице.
— Меня уволили. Вот и все. Гизелу поразили ее слова.
— Но за что?
— Не знаю. Миссис Лайтфут не пожелала мне этого объяснить. Если не считать причиной ее глупые россказни о том, что я не вписываюсь в общую атмосферу школы Бреретон. Я уезжаю завтра.
Фостина с большим трудом произнесла последнюю фразу.
Наклонившись вперед, Гизела дотронулась до ее руки. Тем самым она допустила ошибку. Вдруг лицо Фостины исказилось, слезы брызнули из глаз, словно чья-то жесткая невидимая рука выдавила их из глазных впадин.
— Но это еще не самое страшное.
— А что же?
— Видишь ли, что-то вокруг меня происходит, — слова теперь пулей вылетали изо рта Фостины, словно она уже не могла их удерживать. — Я это чувствую давно, но не знаю, что это такое. Какие-то намеки. Неприметные детали.
— Например?
— Посмотри на эту комнату, — Фостина с горестным видом повела рукой. — Горничные отказываются делать для меня то, что охотно исполняют для тебя и других учителей. Они никогда не раскладывают мою постель на ночь. Зачастую к ней вообще никто не прикасается. В графине никогда не бывает холодной воды, в комнате не проводят уборку, не вытирают пыль. Я должна сама выносить мусор, высыпать окурки из пепельницы, а однажды кто-то из них оставил на весь день окна открытыми, и в результате ночью я продрогла до костей.
— Почему же ты не рассказала об этом миссис Лайтфут? Не пожаловалась экономке?
— Я хотела, но пойми, я здесь новичок, приехала недавно, и это место очень много для меня значит. Кроме того, я не хотела создавать неприятности для Арлины. Ей поручено убирать в моей комнате, но мне всегда ее жалко. Она такая неумеха, ужасно косноязычная. Разговаривать с ней все равно, что беседовать с глухим!
— Она тебя не слушает?
— Она прекрасно слышит, но не слушает. Под маской ее внешнего безразличия я постоянно чувствую какое-то упрямое сопротивление и никак не могу понять, чем все это вызвано.
Фостина настолько увлеклась разговором, что, закурив, забыла предложить Гизеле.
— Арлина мне не дерзила, не дулась на меня, просто она была какой-то рассеянной. Казалось, вся ушла в себя. Выслушав мои упреки, она что-то промямлила. По ее словам, она и понятия не имела, что плохо убирает в моей комнате, обещала исправиться в будущем. Но все осталось по-прежнему. В тот вечер, помню, она всячески избегала меня, словно боялась. Но это же глупо. Как можно опасаться такого книжного червя, как я?
— У тебя вызывает подозрение только поведение Арлины?
— Нет, не только. Почему-то все меня старательно избегают.
— И я тоже?
— Ах Гизела, честное слово, ты — единственное исключение. Стоит мне попросить других учителей посидеть со мной за чашкой чая в здешней деревне или за коктейлем в Нью-Йорке, все они неизменно отвечают отказом. И такое случалось не раз и не два, это происходит постоянно. Все отказывают. Все, кроме тебя. И делают это как-то неловко, словно я перед ними в чем-то провинилась. Неделю назад, находясь в Нью-Йорке, я столкнулась на 5-й авеню с Алисой Айтчисон, как раз напротив библиотеки. Но она… отвернулась в сторону, притворившись, что не видит меня. Конечно, она меня видела. Ее притворство было очевидно. Потом девочки из моего класса…
— Они тебя не слушаются?
— Нет, дело не в этом. Они выполняют все, что я требую. Задают мне вполне разумные вопросы по поводу своих уроков. Но…
— Что но?
— Гизела, они не спускают с меня глаз.
Гизела рассмеялась.
— А я бы не возражала, если бы они не спускали с меня глаз, особенно когда я им объясняю что-то на доске.
— Но они глядят на меня в упор не только когда я им что-то показываю или объясняю, — уточнила Фостина, — они постоянно не спускают с меня глаз. Все время. И в классе, и в коридоре. Согласись, в этом есть что-то… противоестественное.
— Особенно в классе!
— Да ты не смейся, — возмутилась Фостина. — Вес это очень серьезно. Они все время следят за мной, прислушиваются. Кроме того, иногда у меня возникает странное ощущение… что следят они не только за мной.
— Ничего не понимаю.
— Я не могу объяснить тебе этого, так как сама ни черта не понимаю, но… — голос Фостины сник. — Они следят за мной, прислушиваются ко мне так, словно ожидают, что вот-вот что-то произойдет. Что-то мне неизвестное.
— Может, они ожидают, когда ты упадешь в обморок или с тобой приключится истерика?
— Может быть. Не знаю. Что-то вроде этого. Только такого со мной в жизни не случалось… Но и это еще не все. Во-первых, они ужасно вежливы со мной. Во-вторых, когда я сталкиваюсь с ними в коридоре или холле, в глазах у них мелькает какое-то любопытное всепонимающее выражение. Как будто им обо мне известно больше, чем мне самой. И все они непременно начинают хихикать за моей спиной. Поверь, это не обычное для школьниц зубоскальство, а какой-то нервный смешок, который может запросто перейти в смертельный испуг либо просто в истерику.
— Это и имела в виду миссис Лайтфут, когда предложила тебе уехать?
— Вначале она была со мной холодна, но потом мне показалось, что она даже мне сочувствует.
Гизела кисло улыбнулась:
— Это самое любопытное из всего, что ты рассказала. Миссис Лайтфут, по-моему, жестокая эгоистка.
— Вероятно, у нее есть какие-то причины для такого поступка, — продолжала свой рассказ Фостина. — Ведь школе придется выплатить мне деньги вперед за шесть месяцев, если они увольняют меня раньше завершения учебного семестра. Я уже не говорю об утрате довольно квалифицированного преподавателя по искусству, которому в это время не так просто подыскать замену. Но при всем этом она оставалась непреклонной. Я даже не могу рассчитывать на ее рекомендацию, если начну поиски работы в другом месте.
— Тебе должны объяснить причину увольнения, это твое право, — возразила Гизела. — Почему тебе не обратиться к адвокату. Пусть он поговорит с ней.
— Нет, я так не могу. Из этого ничего хорошего не выйдет. Какая школа в округе осмелится взять преподавателя, который бежит к своему адвокату при первом признаке надвигающейся беды?
— Да, она действительно приперла тебя к стенке… — Гизела вздохнула и оперлась спиной на подушку. Но опора оказалась слишком жесткой. Гизела отодвинулась, и подушка скосилась на сторону. Она попыталась распрямить ее, но в этот момент заметила под ней корешок книги, старинной книги в кожаном переплете с золотым тиснением и с изъеденными краями.
— Ах прости, — торопливо сказала Фостина и, выхватив книгу, прижала ее, словно младенца, обеими руками к груди. Гизела не разглядела ее названия.
— Прости, тебе неудобно сидеть, — сказала извиняющимся тоном Фостина.
— Ничего. Я не знала, что там лежит книга. — Легким, грациозным движением котенка она встала. В голосе ее послышались спокойные нотки: — Жаль, но я не могу ничем тебе помочь. — Она направилась было к двери, затем, помедлив, оглянулась: — Да, совсем забыла, зачем пришла. Хотела спросить, сделала ли ты эскизы для нашей греческой драмы. Ты хотела закончить их к завтрашнему дню. Но теперь, вероятно, тебе уже не до них.
Фостина все еще стояла у окна, крепко сжимая в руках книгу.
— Они уже закончены, и миссис Лайтфут попросила представить их на рассмотрение комитета до моего отъезда.
— Отлично. Встречаемся, как всегда, у меня. В четыре.
Гизела прошла через холл в свою комнату. Закрыв двери, она немного постояла, сморщив лоб, словно старалась что-то припомнить. Затем подошла к своему секретеру и отодвинула задвижку с застекленной книжной полки. На первых трех полках книги были аккуратно и плотно расставлены, между ними не было ни малейшего зазора. Но на нижней, казалось, они стояли не так тесно, как обычно. Ее пытливый взгляд остановился на собрании из нескольких кожаных томов с золотистым тиснением с изъеденными краями. Первого тома не было.
Все еще морща лоб, она села за письменный стол. Четыре страницы белой бумаги были разложены на откидной доске, три были исписаны, а четвертый — чистый. Она, придвинув его к себе, начала писать: