-- Мое почтение, добрый человек. - У него был звучный, хорошо поставленный голос. - Я Диниш, глава корпорации гистрионов "Дети вдовы". Благодарю тебя за помощь. Это редкость в нашей жизни. Люди аплодируют комедиантам, но не сочувствуют им.
-- Не стоит благодарности. Странники должны помогать друг другу.
-- Ты тоже странник?
-- По мере необходимости. Я - лекарь.
-- Лекарь? - уточнил Диниш. - Не доктор?
-- Бог с тобой, уважаемый! Где ты видел докторов, которые пешком бродят по дорогам? Если б я мог похвастать дипломом, то ездил бы, по меньшей мере, на осле.
-- И было бы передо мной два осла, - по профессиональной привычке сострил Диниш. - Не люблю я университетских. Все пороки монахов - Господи, прости меня! - но без их достоинств.
Причины такого отношения были Джареду вполне понятны. Странствующие схолары и бакалавры со своими виршами, песнями и учеными драмами составляли изрядную конкуренцию комедиантам при дворах знатных господ, и, не стесняясь выклянчивать у покровителей деньги, одежду, коней и угощение, при этом считали себя неизмеримо выше комедиантов.
-- Хотите поискать счастья в Эрденоне? - спросил Джаред.
-- Верно. А ты?
-- Нет, я иду дальше, на север. У меня там родня, и я их давно не видел. - Что чистая правда, добавил Джаред про себя.
Угрюмый малый с дубинкой подошел к главе труппы.
-- Диниш! Запрягли, можно двигаться.
-- Хорошо... Хотя... тебя как звать, добрый человек?
-- Джаред.
-- Так вот, уважаемый Джаред, актеры много великодушней тех, кто осуждает их грешную жизнь. Если ты не побрезгуешь нашим обществом, можешь часть пути проделать с нами.
Как раз к этому Джаред и не стремился. Судя по тому, что он слышал, актеры собирались попасть в Эрденон ко дню святой Магдалины. До него -больше месяца, и они наверняка будут останавливаться в пути, чтобы давать представления. Джаред предпочел бы двигаться побыстрее. С другой стороны, родное герцогство Эрдское - не лучшее место для путешествия в одиночку. А эти комедианты - отнюдь не хлюпики. Может, они окажутся не худшими попутчиками
-- Я согласен, почтенный Диниш,
-- Вот еще! - возмутился тип с дубинкой. - На кой ляд нам нужен этот проглот?
-- Этот мужлан, - любезно пояснил Диниш, - Матфре, мой помощник. А тебе, Матфре, чем не угодил достойный лекарь?
-- А с чего ты взял, что он лекарь? Он что, при тебе кого-нибудь лечил?
-- А кто же он, по-твоему?
Матфре прищурился, оглядывая Джареда. На вора и разбойника он явно не тянул. Но Матфре выбросил козырь посильнее.
-- Может, он фискал Святого Трибунала!
Вот уж чего Джаред никак не ожидал услышать. И главное, никак не опровергнешь. Но Диниш в ответ расхохотался.
-- Ты слишком долго проторчал в Тримейне, парень, и наслушался про Дом Трибунала. Подумай своей тупой башкой, зачем засылать к нам фискала, когда церковь и так нас за людей не считает!
А ведь и правда, подумал Джаред. Актеров запрещено венчать и хоронить на кладбище. Как пришлось ему однажды слышать от одного проповедника-францисканца, все имеют надежду на спасение и жизнь вечную, кроме женщин, евреев и комедиантов. И действительно, актеров никогда не подозревают в ереси, поскольку они осуждены заранее.
Сраженный Матфре пробормотал:
-- А может он наводчик у каких-нибудь... Скьольды, говорят, опять пошаливают...
-- Ну, умен! Где Скьольды, и где мы? Поехали, - Диниш, предложивший незнакомцу сопровождать актеров просто из любезности, готов был защищать его, чтобы показать, кто в труппе хозяин.
.
Матфре не стал более возражать, и удалился, ворча: - Приходят тут коновалы...
А может, Диниш вовсе не из принципа настоял на своем, - осенило Джареда. Слово "коновал" многое объясняет. Сами комедианты на здоровье, похоже, не жалуются, а зато лошади их нуждаются в присмотре. Что ж, придется припомнить цыганскую науку...
8. Тримейн. Дом - с- яблоком.
На полке стояли чаша и зеркало. Чаша была серебряной, а зеркало бронзовым, старинным, очень тусклым, Нынешние модницы, узнавшие цену блестящей амальгаме, отвергли бы его с презрением. Лабрайд тоже не смотрел в зеркало, но совсем по другой причине. Он взял в руки чашу, подышал на нее, в задумчивости посмотрел, как выведенные черные геометрические узоры на поверхности покрываются туманом. Только узоры - чередующиеся квадраты, круги, звезды и спирали. Никаких надписей. И только снаружи. Изнутри чаша была гладкой и казалась тем же зеркалом, но вогнутым. Потом он решительно вернул чашу на место, и захлопнул резные дверцы шкафа.
Вызвал слугу и сказал:
-- Подавай ужин и ложись спать. Дверь запер?
-- Давно уже!
Но, хотя поданная еда стыла, а вино согревалось, Лабрайд не спешил ужинать. Он приоткрыл окно и уселся напротив в кресле, словно любуясь картиной в раме. Законы города Тримейна требовали, чтобы в ночные часы окна запирались ставнями, ради пресечения воровства и разбоя. Но окно кабинета выходило на реку, а всякий знает, что ночной дозор шляться вдоль реки не будет. А те, кто там шляется, не побегут в ратушу с доносом.
Впрочем, они мало что увидели бы. Лабрайд не зажигал огня, и внутри было темнее, чем снаружи. Туман, что колыхался над водой у каменных арок моста ( с этой стороны их было всего две) и черепичные крыши домов и меняльных лавок на мосту, зубцы крепостных стен и мрачная громада Старого Дворца - все в сумерках представало отчетливо и без прикрас, каковые солнечный день способен придавать самому безотрадному зрелищу. Но сумерки заволокла мгла, а мгла сменилась мраком. Светлый прямоугольник окна слился со стеной. Слышно было как внизу, под откосом, дышит и плещется река. И лишь очень тонкий слух мог уловить, как примешался к этим равномерным звукам плеск весла, и как чавкнула мокрая земля у кромки воды. Потом были какие-то слабые шорохи. Через подоконник протянулась рука, затем другая, а через миг в комнате появилась человеческая фигура. Облачена она была во все темное, и в темноте почти неразличима, но если бы горели свечи, то можно было бы разобрать, что экипировку составляют плотная рубаха с капюшоном, надвинутым на лоб, безрукавка из грубой кожи, штаны и короткие сапоги. Аккурат впору ночному вору, привлеченному открытым окном. Однако присутствие в комнате хозяина удивления не вызвало.