— Твое? — Я легонько стукнул ногой по «Ямахе».
— Мое. — Увалень даже не поднял на меня взгляда. Уже успел рассмотреть, пока я приближался.
— Пойдем в Медвежьегорск?
— Пойдем.
— За сколько?
— За час.
— Я спрашиваю про деньги.
Мой собеседник наконец позволил мне лицезреть свою круглую конопатую морду, осклабившуюся в беззубой улыбке.
— Пять штук, — пробасил он и поспешил по ставить меня в известность. — Я никогда не торгуюсь.
На торг у меня не было времени.
— И бабки вперед. — Кругломордый бездельник крякнул и соизволил подняться на ноги. Он оказался на голову выше меня и весил не меньше полутора центнеров. Мне стало жалко его дюральку. — Олесь!
Нескладная девчонка-подросток выскочила на зов из соседнего лодочного гаража и приняла от меня пятьдесят сторублевых бумажек, не обратив никакого внимания на мой дробовик. Она долго — очень долго и чересчур внимательно — пересчитывала деньги, раскладывая их на неструганых досках пирса, потом сказала: «Все точно», и удрала назад в гараж. Тем временем лодочник установил в лодке запасную канистру с бензином, буркнул:
— Гена я, значит. А Олеська — не боись — никому про тебя не расскажет. — И начал возиться с доброй сотней замков, которые охраняли его плавсредство от лиходеев. Я тем временем перебрался в дюральку, примостился, как кочет, на средней скамейке и терпеливо ждал, пристроив на коленях «Спас-12».
— Ты с этим поосторожнее, — предупредил Гена, кивнув на дробовик. — Щас дерну. — И потянул за шнур стартера. «Ямаха» взвыла всеми своими лошадиными силами. Дюралька резко сорвалась с места и, чуть не черпнув правым бортом воды, заложила резкий вираж в направлении севера. Гена размашисто перекрестился. — И ты бы тож, паря… Един Господь знат, как все обернется. А ты не знаш. И я не знаю. И учти, паря, ни о чем тебя не расспрашиваю.
Я был благодарен ему за это.
— Сегоднясь на зорьке хотел поблеснить, — кричал он мне сквозь порывы ветра. — Так вот ведь ты объявился. Оно и к лучшему… Ты не боись, через час будем, где надо. А сестра у меня молчок. Ты не боись, паря. Все сделам, как надо. Поверхность воды была скрыта густым туманом, и Гена, даже не сверяясь с компасом, которого у него, скорее всего, и не было, ориентировался одними ему лишь известными методами.
— Не боись, паря. Недалече уже.
И лодка уверенно разрезала плотную белую стену водяной взвеси, негромко, совсем по-импортному взвывая мотором. Этот шум окончательно тонул в белой мгле, отдалившись от нас лишь на сотню метров, и я точно знал, что добраться до берега ему не хватит силенок. А значит, мы останемся незамеченными. А значит, уже через считанные часы мне предстоит встреча с Алиной. Эх, Алина, Алина…
— Не продуло? А, паря?
Продуло, но это не важно.
— К саму городу тя я не повезу. Знаю мысок один. Оттедова километра два по тропинке. Правильно?
— Да.
— Вот вишь? — В голосе Гены послышалась гордость. — Я ить догадливый. Все понимаю, да тока молчу… А ружжо свое брось. В воду брось, прямо сичас. В город ты с ним не пройдешь. Это, паря, совет. Я же хочу, как лучше.
Так действительно было лучше. И я последовал этому совету. Совсем незадолго до того, как нос лодки мягко уткнулся в податливый песок пляжа.
— Добавить бы. — Передние зубы у Гены отсутствовали, но эта щербатость никоим образом не портила его добродушной улыбки. — Добавь, а, братишка. А то ведь хозяйка заездила. Не выпить, не закусить.
— На. — Я вытащил из кармана несколько скомканных сторублевых бумажек. — А про меня забудь. Это и совет, и угроза.
— Могила, братишка. Да хотя бы в гестапе… И сестра у меня молчок…
Втащив лодку подальше на берег, чтобы не смыло волной, Гена проводил меня с полкилометра до начала широкой тропы, которая, как он уверял, выводила прямо к окраине Медвежьегорска, и долго на прощание тряс мне руку, преданно глядя в глаза.
— Могила, браток. Я ли не понимаю? Все понимаю…
Уж чего Гена там понимал, мне узнать так и не довелось. Да и никому другому, впрочем, тоже. Вернувшись в Пялъму, он, как обычно, тщательно пришвартовал лодку к пирсу и, взвалив на широкую спину тяжеленный мотор «Ямала», начал подниматься по берегу к своему дому, тихо радуясь столь уловистой ночи…
А через час на него наткнулись мальчишки. Точнее, не на него, а на его еще не остывшее тело. У Гены почти начисто был снесен затылок, крови было совсем немного, но зато обнажились мозги, и даже видавших виды мальчишек дружно стошнило в кусты шиповника. Ни мотора «Ямаха», ни денег в карманах милиция не обнаружила. И выдвинула единственную версию преступления: ограбление.
Совсем не догадываясь о том, что дорогая «Ямаха» лежит на дне Онежского озера в двух километрах от Пяльмы, а мятые сторублевки пробуют на зуб солидные голавли и маленькие уклейки.
Часть четвертая. БУЛЬТЕРЬЕР НА КРЫШЕ
— Все получилось? — Алина чмокнула меня в щеку, а Бакс в очередной раз обмусолил мне шею.
— Все! — Наконец-то я мог расслабиться, не озираться испуганно, не думать вообще ни о чем. — Получилось, и даже странно, насколько все сошло гладко. Только маленькие шероховатости… Лапка, держи курс на Питер. Объедем Онегу с севера. Как только выберемся из города, притормози у какой-нибудь забегаловки. Последним, что я ел в этой жизни, был хобот мамонта еще в ледниковый период.
Она расхохоталась, и я почувствовал, как ее смех вытесняет из меня остатки напряжения.
— Все! Алинка, все лучше некуда! Я сделал полдела, самую сложную его часть. Осталось еще немного, и ухожу на покой, на пенсию. Куплю маленький островок в Эгейском море, построю там виллу, и мы поселимся в ней втроем. Ты, я и Бакс. Конечно, не считая прислуги. И не будет больше никаких проблем, никакого оружия. Не будет убийств. Не будет заданий из Лондона. Все будет прекрасно!.. Не превышай скорость, милая девочка. Нам не нужны лишние встречи с ментами…
Мы пообедали в придорожном кафе километрах в тридцати от Медвежьёгорска. Еще до этого я прямо в машине переоделся в китайский спортивный костюм и кроссовки, а свои боевые доспехи сбросил с моста в глубокую речку, предварительно туго связав их капроновым шнуром и добавив к этому свертку балласт из неподъемной ржавой болванки. Потом нас остановили менты, лениво полистали Алинины документы и пожелали на прощание доброй дороги.
Никаких специальных постов и проверок с пристрастием не было. Все сводилось к тому, что военные, проморгав академика, не спешили выметать сор из избы, надеясь обойтись своими силенками. А силенок-то этих кот наплакал, и только. Увы, но от нашей армии остался «пшик».
В придорожном кафе я затолкал в себя невообразимое количество пельменей, заел все это блинами с медом и до машины добирался, кряхтя и опираясь на хрупкое Алинино плечико. Стоило мне забраться в салон, как «порш» заметно просел на правую сторону. Об этом мне ехидно сообщила Алина. Огрызаться не было сил, и я молча откинул сиденье. И проспал до самого Питера. С чистой совестью. С чувством выполненного долга. Крепко-крепко, лишь иногда настораживаясь, когда нас останавливали для проверки документов…
Первое, что я сделал, когда вернулся домой, — это набрал номер квартиры на улице Ленсовета. Подошла М. Моисеева, попробовала позадавать вопросы, но я быстро отшил ее, и трубку взяла Татьяна.
— Ты где пропадаешь? — Она была явно не в духе, — Я что, должна искать тебя через милицию?
— Ты ничего не должна. Наоборот, должен я…
— Давай-ка встретимся и все обсудим. У памятника на площади… Та-а-ак… Сегодня я не могу. Завтра заступаю на сутки… Послезавтра в шесть вечера. Будешь?
— Буду.
— Забудешь?
— Вот еще!
— Повтори.
— Да пошла ты…
— По-вто-ри, я сказала!
— Ну ладно… Послезавтра в восемнадцать ноль-ноль там, где Ленин танцует.