Ондрейка вырубился сразу, как только улегся в траву. Провалился в тяжелый сон. Дойдет ли он? И вообще, многие ли дойдут? А если дойдут, то не позавидуют ли участи недошедших?
Бежать! Бежать, как только подвернется удобный случай. Бежать, куда угодно, одному или с кем-нибудь. Только не с Дюшкой, тот, кажется, вообще не намерен никуда бежать, уж больно сильно его привлекает Кафа. А дойдет ли?
Утром заметно посвежело, подул ветер, понес по небу узкие белесые облака. Многие невольники повеселели, да и Ондрейка чувствовал себя куда лучше, нежели вчера.
— Солнцем голову напекло, — признался он и тут же поблагодарил: — Спаси тя Бог, Алексий. Должник я теперь твой по гроб жизни. Не ты бы — сгинул.
— Да ладно, — отмахнулся Лешка. — Смотри, ловлю на слове — раскрутишься в своей Кафе, приду башмаки заказывать!
— Будешь желанным гостем, — пообещал отрок с такой важностью, словно в Кафе у него уже была собственная мастерская.
— Будет! — в ответ на Лешкин смешок убежденно отозвался Ондрейка. — Обязательно будет. Я хороший сапожник, хоть и считался учеником. Дядька Микола секретов от меня не таил, такие сапоги могу стачать — загляденье. Легкие, удобные, красивые!
— А некрасивых, значит, не делаешь? — уже на ходу поддел Лешка.
— Как можно? — искренне удивился отрок. — В первую голову мне самому вещь должна быть приятной — на то я и мастер.
Мастер он… Юноша усмехнулся. Ну и парень, ну артист — это ж надо, вот так выпендриваться, едва не погибнув! Впрочем, может, именно так и надо.
Следующий день и последующий оказались еще более легкими. Уже мало кто падал — все слабые остались там, в знойной степи, а вот здесь… здесь уже пахло морем! Все чаще попадались постоялые дворы, чайханы, встречные и попутные караваны. Вообще, местность казалась людной — казалось, вот как раз здесь-то и можно было б рвануть, затеряться. Выбрать удобную ночку… Вот только как быть с цепями? Гремят ведь, сволочи, как колонки на дискотеке, да и неудобно с этакими веригами бегать. Однако же что-то придумать надо. Неужто эти цепи настолько прочны? Ведь их, наверное, давно и постоянно используют…
Целый день, во время очередного перехода, Лешка тщательно осматривал цепи. Все примечал — вот здесь ржавина, вот здесь звено истончилось, а там, похоже, вообще разогнуть — раз плюнуть. Наверное, и оковы других невольников вряд ли были прочнее, а только их никто не рвал, то ли смельчаков не находилось, то ли некуда было бежать. Скорее, последнее.
Некуда… Ну, кому некуда, а вот ему, Лешке, Алексею Сергеевичу Смирнову, есть куда! Вернее — все равно, куда. Вот еще, не хватало — провести свои лучшие годы в рабстве у черт знает кого!
Наконец Лешка улучил-таки подходящий момент! Как раз, когда ночевали на обширном постоялом дворе — караван-сарае. Дождался, когда все уснут, бесшумно освободил руки от заранее разломанных цепей. Опа!
И осторожно пробравшись меж спящими, перемахнул через ограду, очутившись в непроглядной черноте южной ночи. Дул теплый ветер, в черном небе висели желтые звезды. Душа пела:
Лешка растер затекшие запястья.
Ну, вот она, свобода! Всего-то и дел. Выбрался!
Куда…
Глава 5
Август 1439 г. Причерноморье
Гости-сурожане
Он выбрался на дорогу и, не прячась и не торопясь, пошел по ней вверх. Куда? Он не представлял, просто двигался подальше от людей, подальше от того, что ему привелось сейчас пережить.
…Вот теперь идти-то?
Услыхав где-то рядом стук лошадиных копыт, Лешка нырнул в кусты, спрятался. Переждал, покуда спешившиеся всадники лениво переругивались с привратником караван-сарая, и, снова выйдя на дорогу, пошел, куда глядели глаза — лишь бы подальше. Идти было темно, трудно, пару раз юноша едва не свалился в какие-то ямы, плюнул и, отойдя от дороги, завалился под первый попавшийся куст — спать. Куда дальше направиться — все равно ночью не разберешь, лучше уж подождать до утра, отдохнуть хоть чуточку, восстановить силы.
Неожиданно для себя Лешка уснул так крепко, что когда проснулся, уже вовсю жарило солнце. Ярко-синее небо, безоблачное и высокое, нависало над степью, а где-то далеко на юге, у самого горизонта, маячили в смутно-голубоватой дымке горы. Приземистые строения постоялого двора белели километрах в двух. Странно, но никакого людского движения видно не было — скорее всего, караван толстяка Хаимчи-бея уже покинул место ночлега.