Председатель поднял рюмку, оглядел всех за столом.
— Я бы хотел, чтоб сейчас слово молодым сказал инженер-подполковник Фурашов, командир части. — Он оглянулся на Фурашова. — По-фронтовому, крепко и точно...
Вобрав воздух и задержав его — слышал, это успокаивает, умеряет возбуждение, — Фурашов постоял секунду-другую и, когда заговорил, действительно ощутил уверенность:
— Что ж, товарищи, вот тут Николай Федорович, — он кивнул на Моренова, — тоже фронтовик, знающий, почем фунт лиха, сказал, что очень любит свадьбу. По-моему, это верно! Свадьба — первый кирпич в фундаменте советской семьи. Это преддверие новой жизни, преддверие потомства, бесконечности человеческого повторения и обновления на земле... Да, это священно. Что может быть священнее жизни, священнее той земли, на которой живем, по которой ходим, чьим воздухом дышим, на которой родимся, любим? И, защищая которую, готовы погибнуть? Такие мы, советские люди, — мы это доказали. — Он перевел дыхание, в поднятой рюмке, радужно окрашенная преломленным светом, плескалась жидкость. — Очень жаль, что нет на этой свадьбе матери Петра Метельникова, его отца, героя войны... Но вспомним о них, давайте вспомним! Я знал, младший сержант Метельников, вашего отца, сержанта Метельникова, он солдат с большой буквы, такие солдаты защитили нас, дали нам всем возможность жить... А мне — конкретно — спас жизнь. Да, Петр Метельников, ваш отец, Михаил Метельников, спас мне жизнь под Зееловскими высотами, а сам погиб спустя три дня... — Голос пресекся, Фурашов с трудом вобрал воздух. — Память его для меня священна... Будьте достойны своего отца, героя. За ваше здоровье, Варя и Петр, за будущее, за хорошую вашу жизнь.
Он подошел, чокнулся с Варей и Метельниковым: тот красный, растроганный, повторял:
— Спасибо, спасибо, товарищ подполковник...
Потом Фурашов разрядил обстановку: с шутками, весело сказал, что часть берет шефство над семьей Метельникова и на первый случай подносит свадебный подарок.
Тюлин, словно по сигналу, блестя и помаргивая разномастными глазами, вкатил через порог в «Чайную» новенькую белую детскую коляску, поскрипывавшую рессорами...
...Уезжали Фурашов и Моренов, когда к чайной подъехали дрожки и пролетки, — председатель сказал: будут катать всю свадьбу. Моренов, усевшись на заднее сиденье машины, со вздохом сказал:
— Мне завидно, Алексей Васильевич: придумать с коляской... Это вы здорово! Вот только в секрете держали до отъезда на свадьбу...
— А вы где этак отплясывать научились? — обернувшись, спросил Фурашов. — Эффект необычайный.
— Утехи комсомольской молодости. Сибирских кержаков надо было чем-то удивлять, призывая их в колхозы.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На головном объекте, у Фурашова, вновь собирается рабочая комиссия по «Катуни»: она должна доложить «большой комиссии» свои предложения — возможно ли продолжать государственные испытания. Все это мне объяснил шеф, пригласив к себе. Теперь он принимал не в той комнатке — не по «интиму», а в обычном своем кабинете, строгом, с полированной мебелью. «Отправляйтесь, Сергей Александрович, проконтролируйте. Думаю, теперь, после введения изменений, «сигма» проявит себя хорошо».
Мне его стало жалко: усталый, подглазья набрякли, кожа на лице бледная, болезненно-рыхлая...
Возвращаясь в лабораторию по коридорам-лабиринтам, думал о нем, не мог избавиться от жалости. А она-то мне ни к чему: парализует решимость. Ведь когда шеф заикнулся «поезжайте, проконтролируйте», толкнуло: вот туда надо доставить новую «сигму» и там проверить ее!
В лаборатории сел к столу в странном изнеможении: вот черт, будто тонну груза вез! Что, что делать?..
Вырос Овсенцев — в белом халате, над выемом майки — волосатая, в рыжих колечках грудь: «Какие цеу?» — «На головном объекте облет — выявить, как поведет себя «сигма». — «Судьбы удары! Счастье само лезет в руки! На одной линейке координатных шкафов поставить новую «сигму», на другой — старую... Готовлю, Сергей Александрович? Очкарика, то бишь Эдика, подключаю».
Я промолчал. Молчание принято за знак согласия. Интеграл крутнулся волчком...
1
Со вторника начинала работу комиссия — об этом Фурашову стало известно вечером в воскресенье. Значит, относительно спокойные, бессуетные дни позади. Начинались опять облеты станции, эксперименты, расчеты пленок, заседания в белокирпичном домике на «пасеке». Передышка, на какую Фурашов втайне рассчитывал, заканчивалась нежданно-негаданно.