— Извини, приехал — не доложился... Вот сразу сюда, к «сигме».
Они постояли, полуобняв друг друга.
— Жив курилка? — спросил Фурашов, заметив обнажившуюся на запястье дорожку-шрам, когда Умнов подтолкнул рукой очки.
— Жив, жив...
И ломкие нотки в голосе и подчеркнуто мягкое обращение Умнова были удивительными. Обычно сдержанный, умевший в общем-то прятать свои чувства, он теперь хоть и пытался, видно, умерить их, но тщетно: лицо светилось, губы растягивались в непроизвольной улыбке, в глазах, под очками щурившихся будто от резкого света, прыгали веселые бесинки.
Что-то произошло... Вот сейчас скажет, как тогда, в Кара-Суе: «Истина — джин в бутылке! А джины, как известно, имеют свойство выходить...». Так же снисходительно похлопает по руке...
Но Умнов вдруг взял Фурашова под локоть, потянул с бетонных приступок в сторону.
— Слушай, Алексей, не говорил тебе! Вчера перед облетом на одной линейке блоков заменил «сигму», поставил будущую, новую. А сегодня явился сюда, к расчетчикам, с утренними петухами посмотреть на пленки. Понимаешь, рано, — твои часовые даже пускать не хотели!..
Только теперь, вблизи, Фурашов отметил: возбужденное лицо Умнова бледноватое, усталое, нервно подергивающиеся губы бескровны.
— Сначала не поверил расчетчикам, сам пересчитал записи в опорных точках. В общем, Алексей, по этой линейке параметры сопровождения целей в сравнении с другими — небо и земля!
— Понимаю и поздравляю, Сергей!
Оглянувшись на толпившихся членов комиссии, словно желая убедиться, не подслушивают ли — на них никто не обращал внимания, — Умнов сказал:
— Но пока... тайна! — Он приложил палец к губам и громко, может быть, затем, чтоб его услышали, сказал: — А я вчера вечером к тебе заглянул — ты все совещаешься! С Валей, с Маришкой-Катеришкой поговорил... Н-да, Валя расплакалась. На Москву, говорит, надеялась... — У Сергея был теперь пристально-пытливый взгляд. — Все по-старому?
— По-старому. Москва — хорошо, но не мог оставаться... А Валю отвезу, положу опять в институт.
Кто-то из коридора в это время позвал: «Заходите, товарищи, начнем». Отбрасывая окурки в урну, все потянулись в проем двери.
Представитель расчетного отдела закончил сообщение и взглянул на инженер-полковника Задорогина: мол, будут вопросы?
— Есть вопросы? — спросил полковник и, не желая затягивать молчание, сам ответил: — Нет вопросов. Тогда — главный инженер. Пожалуйста! Характеристика работы систем «Катуни» в ходе облетов, замечания...
Слушая спокойный, негромкий голос инженера — до сознания долетали слова: «устойчивость ручного сопровождения», «переход на автоматическое осуществлялся...», «захват отметок на экранах», — Фурашов невольно думал об ошибках сопровождения, о которых доложил расчетчик, да и инженер начал с них, сказав, что «по малости ошибок тут, кажется, результат получен непревзойденный», но думалось о них почему-то в связи с тем давним — своими делами в Москве, в управлении. Фурашов вновь мысленно перебирал врезавшиеся в память цифры — дальности обнаружения, захвата, тасовал их, как карты, сравнивал в уме одну с другой и не заметил — возбудился, в висках застучали упругие молоточки. Да, маршал Янов прав, тысячу раз прав, не уставая говорить и думать о тех «паучьих гнездах». А Бутаков? Не понимает? Или в чем-то ином тут дело?.. Но вот в руках у тебя, Фурашов, доказательства: новая «сигма» Умнова — лучшее подтверждение твоих прежних выводов. И как же ты поступишь, ты, командир, коммунист, чтобы доказать реальные большие возможности «Катуни»? Как? Хотя есть и обратная сторона медали. Случись в будущем несчастье — можно кивок сделать на технику: ничего не поделаешь, мол, возможности... И все, и ты, командир, ни при чем, у тебя своего рода алиби. Словом, перестраховка обернется в твою пользу. Обернется... Ну, а люди? Тысячи людей? Города, заводы, объекты... Ведь один случай, одно проявление перестраховки — и... потом считай! Цена случайности — это не в прошедшую войну — ой как выросла! Одна «летающая крепость» прорвется, даже «случайно» обронит бомбу — атомную, водородную, — и, значит, города, тысячи людей... И выходит, в том, какой будет дальность действия «Катуни», не простой смысл. И для тебя, Фурашов! Тут сложный узелок, твердый орешек... Тогда там, в Москве, эта проблема возникала как теоретическая, даже в некотором роде абстрактная, теперь она реальная, очевидная. Как ты отнесешься к этому сейчас? Промолчишь, сделаешь вид, что забыл «за давностью»? К тому же никто этого не знает, не видит... Ну, а ты-то? Ты-то сам все это знаешь и понимаешь!..
Фурашов очнулся от легкого толчка Умнова:
— Алексей, все!