— Ясно, учтем. Кто еще хотел бы высказаться?
Фурашов покосился на край ряда, где сидел. Сергей Умнов, — тот вроде бы не менял позы: согнулся, локти твердо поставлены на колени, кулаками подпер голову. Что он? О чем думает? Бутаков хитро поступил — упредил, сказал, — поди теперь после шефа раскрой рот! В общем, представители КБ, как говорится, вышли из игры, а он, Фурашов, рассчитывал на Сергея, пусть и не знал, как все получится. Как теперь?..
Генерал Сергеев нет-нет да и поглядывает в его сторону — ждет, чтоб он, Фурашов, брал слово? Но после сообщения Задорогина и предложения Бутакова все настроены мирно, даже реплика Василина не сбила настроя, а тут кто-то, какой-то полезет с критикой, «бомбу» попытается взорвать...
Рядом старый конструктор, сидит в прежней позе, даже не шевельнулся, пока «перестреливались» Василин с Бутаковым, не расцепил на коленях костистых, тонких пальцев. Своя тоже дума.
Поднялся за столом Волнотрубов — представитель промышленности: плоская широкая спина; бугристый затылок словно начищен — въелся кара-суйский загар; кончик порыжелой, выгоревшей брови завился, будто ус. Говорит солидно, неторопливо, на ветер слов не бросает. По его словам, выходило: промышленность усиленно поставляет комплексы в войска, и у них, представителей промышленности, нет сомнения в полном соответствии «Катуни» тактико-техническому заданию, высокому уровню достижений мировой практики. Это следует из протокола рабочей подкомиссии и доклада товарища Задорогина. Доработки и улучшения систем оперативно вводятся в аппаратуру. И переход к последнему этапу госиспытаний, скорейшее его окончание есть требование логическое, жизненно важное, государственное.
В конце он предложил резолюцию:
«Учитывая международную обстановку, происки империалистической реакции, считать скорейшее окончание государственных испытаний «Катуни», принятие ее на водружение задачей номер один».
— Срок принятия... предлагаю... — Голос его с сиплинкой загустел, зазвучал весомо, чеканно: — Первое сентября текущего года.
Неторопливо сел.
Заспорили о резолюции. Одним она нравилась, но кто-то подал голос: «У нас не политическая ассамблея! Преамбула не нужна». Янов повеселел, лучились глаза — его будто согрела эта внезапная оживленность. И, выждав тишину, сказал:
— Нет, конечно, мы не можем не учитывать обстановки, не можем проявлять беспечность... Мы, военные, в первую очередь. Империалистические блоки, соглашения, очевидная гонка вооружений, ставка на атомное оружие — все это мы учитываем. Учитываем! Вот эти базы... — Кивнул на карту на стене и сразу потемнел. Они разрастаются... На дрожжах! — Секунду помолчал, что-то мысленно взвешивая, заключил: — Так что не имеем права не учитывать. Не имеем! Но объективная оценка оружия, в частности, системы «Катунь» — не умаляя ее достоинств, — тем более важна... Знаем мы с Модестом Петровичем! — Улыбнулся, сказал: — Хотя, пожалуй, лишь в личном плане...
«А ведь он это о той «пушечной эпопее»!» — пришло на ум Задорогину. Да, эпопея... На секунду в памяти точно бы неслышно открылась дверь... Что ж, вот они тут — и маршал Янов, и старый конструктор Модест Петрович. Тогда одного маршала коснулась опала. Старого же конструктора хватил сердечный удар, а чуть оправившись, Модест Петрович написал письмо «самому». Подписался и он, полковник Задорогин...
— Знаем, знаем! Истина, как говорится, дороже! — Старый конструктор после слов маршала качнулся, но замка на коленях не расцепил.
— Мы же, коммунисты, народ закаленный! — сказал Янов. — Но давайте к делу... А если нам послушать представителя войск, командира части? Ему ведь иметь дело с «Катунью»! Да и скоро оставаться один на один, держать оборону воздушных рубежей.
— Правильно! — баском отозвался генерал Сергеев и повернулся к Фурашову. — Пусть расскажет, как входит в строй «Катунь», как ее осваивают. Интересно, думаю, всем: военным, ученым, представителям промышленности...
С тяжестью, родившейся где-то в груди, Фурашов подумал: «Ну вот и дошло...» Но возник и другой, обрадовавший вывод: «Он, маршал, так же думает, как и ты! Оставаться один на один, держать оборону. Вот тебе ответ, как должен поступить».
Янов спросил:
— Здесь инженер-подполковник Фурашов?
— Здесь! — Сергеев опять весело подал голос, будто обрадовался, что наконец дадут слово Фурашову. — Ему карты в руки!
— Готовы, товарищ Фурашов?
— Готов, товарищ маршал! — сказал Фурашов, вставая. Выдержал паузу, теперь уже как-то отдаленно, безбоязненно чувствуя на себе многие взгляды, — старый конструктор переложил даже ногу, приподнял голову, лицо напряглось. Для Фурашова они, члены высокой государственной комиссии, сидевшие тут, как бы растворились в эти секунды — в фокусе лишь Янов: кустики бровей приподняты в ожидании, лоб в нерезких морщинах; из-под припухлых век в глазах сквозь усталость — и подбадривание, и затаенный интерес.