Однако сегодня утром…
Диссонансы точно не были его виной. Мистер Моффат редко ошибался. Клавиши сопротивлялись, дергались от его прикосновений, словно живые, — или же это все его воображение? Аккорды бледнели до бесцветных октав, а спустя миг наполнялись звуком — разве это его вина? Старик сидел окаменев, прислушиваясь к неровному музыкальному гулу в воздухе. Когда совместное чтение закончилась и он снова включил орган, тот как будто стал навязывать ему свою волю.
Мистер Моффат повернулся, чтобы сказать что-то кузену.
Неожиданно стрелка еще одного прибора прыгнула с mezzo на forte, и громкость увеличилась. Старик почувствовал, как сводит мышцы живота. Бледные руки отпрянули от клавиш, и на секунду осталось только приглушенное шарканье служек и звук падающих в корзинки монет.
Затем руки Моффата вернулись на клавиатуру, и сбор пожертвований снова был приглушен и облагорожен. Старик заметил, как лица прихожан с любопытством поднимались кверху, и он страдальчески поджал губы.
— Послушай, — сказал Уэндалл, когда сбор пожертвований подошел к концу, — а откуда ты знаешь, что это не ты?
— Потому что это не я, — прошептал в ответ старик. — Это он.
— Безумие какое-то, — отозвался Уэндалл. — Но если бы тебя здесь не было, он был бы просто хитроумной, но мертвой конструкцией.
— Нет, — покачал головой Моффат, — нет. Он гораздо больше.
— Послушай, — сказал Уэндалл, — ты говорил, тебя беспокоит то, что от него хотят избавиться.
Старик что-то проворчал.
— Так вот, — продолжал Уэндалл, — мне кажется, ты делаешь все это сам, но бессознательно.
Старик задумался над этим. Конечно, орган просто инструмент, он это знает. И звуками управляют его собственные руки и ноги. Без них орган был бы, как сказал Уэндалл, просто хитроумной конструкцией. Трубы, рычаги, неподвижные ряды клавиш, кнопки, педали и сжатый воздух.
— Ну, что скажешь? — спросил Уэндалл.
Мистер Моффат посмотрел на неф.
— Время для «Благословения», — сказал он.
Посреди «Благословения» выдвижной рычаг громкости выскочил, и, прежде чем трясущаяся рука Моффата задвинула его обратно, воздух вздрогнул от громового аккорда, церковь наполнилась всепоглощающим, дрожащим звуком.
— Это не я! — зашептал он, когда «Благословение» кончилось. — Я видел, рычаг выскочил сам!
— Я не заметил, — сказал Уэндалл.
Мистер Моффат посмотрел вниз, где священник начал читать слова следующего гимна.
— Надо остановить службу, — прошептал он дрожащим голосом.
— Мы не можем, — ответил Уэндалл.
— Но что-то вот-вот произойдет, я чувствую, — сказал старик.
— Что может произойти? — фыркнул Уэндалл. — В худшем случае прозвучит несколько фальшивых нот.
Старик сидел напрягшись и глядел на клавиши. Сцепленные руки лежали на коленях. Затем, когда священник начал читать заново, мистер Моффат заиграл вступительную фразу гимна. Прихожане встали и, после тишины длиной в мгновение, принялись петь.
На этот раз произошедшего не заметил никто, кроме мистера Моффата.
Звук органа обладает тем, что называется инертностью, объективной характеристикой. Органист не в силах изменить качество звука, это просто невозможно.
Однако мистер Моффат явственно услышал в музыке собственное беспокойство. По спине прошел холодок дурного предчувствия. Он служил органистом тридцать лет. Он знал этот орган лучше всех. Его пальцы помнили каждую клавишу, а уши знали каждый звук.
Но в это утро он играл на неведомом ему механизме.
Механизме, электродвигатель которого не отключился, когда закончился гимн.
— Выключи еще раз, — сказал Уэндалл.
— Я выключил, — испуганным шепотом ответил старик.
— Попробуй еще.
Моффат нажал на выключатель. Двигатель работал. Он нажал снова. Двигатель продолжал работать. Он стиснул зубы и в седьмой раз нажал на выключатель.
Мотор замер.
— Мне все это не нравится, — слабым голосом проговорил Моффат.
— Слушай, я уже видел такое раньше, — сказал Уэндалл. — Когда ты нажимаешь на выключатель, между медными контактами оказывается фарфоровый язычок. Это перекрывает электрический поток. Так вот, ты столько раз нажимал на выключатель, что на фарфоре образовался налет меди, и электричество проходит через него. Даже когда выключатель нажат. Я уже видел подобное раньше.
Старик отрицательно покачал головой.
— Он все понимает, — сказал он.
— Это безумие, — заявил Уэндалл.
— Неужели?
Они находились в комнатке с электродвигателем. Внизу священник продолжал службу.
— Совершенно точно. Это же орган, а не человек.
— Я уже не так в этом уверен, — сказал Моффат без всякого выражения.
— Послушай, хочешь знать, в чем может быть причина?
— Он знает, что от него хотят избавиться, — повторил старик. — Вот в чем причина.
— О, ну хватит уже. — Уэндалл нетерпеливо переминался на месте. — Я скажу тебе, в чем причина. Это старая церковь, и орган расшатывает ее стены уже восемьдесят лет. Восемьдесят лет вибрации, и стены начали коробиться, полы начали проседать. А по мере того как пол проседает, двигатель перекашивается, провода растягиваются, образуется электрическая дуга.
— Дуга?
— Ну конечно. Электричество идет по дуге.
— Не понимаю.
— Лишнее электричество попадает на двигатель, — пояснил Уэндалл. — В таких моторах образуется электромагнитное поле. Чем больше электричества, тем больше перегрузка. Наверное, ее достаточно, чтобы вызвать все эти явления.
— Но даже если и так, — сказал Моффат, — почему он мне сопротивляется?
— Перестань так говорить, — возмутился Уэндалл.
— Но я же знаю, я чувствую.
— Надо отремонтировать электропривод, и все дела, — сказал Уэндалл. — Идем, пошли отсюда. Здесь жарко.
Снова сев на скамью, мистер Моффат неподвижно замер, пристально глядя на террасы клавиш.
Правда ли то, размышлял он, о чем говорил сейчас Уэндалл — что причина частично в неисправном моторе, частично в нем самом? Нельзя делать поспешных выводов, даже если так. Хотя, конечно, в объяснении Уэндалла присутствует здравый смысл.
Мистер Моффат ощущал покалывание в голове. Он чуть вздрогнул и поморщился.
Однако если присмотреться к тому, что происходит: клавиши опускаются сами собой, рычаги выскакивают, громкость не регулируется, звук окрашен эмоциями, хотя должен быть начисто их лишен. Расстройство ли это механизма или расстройство в нем самом, подобное кажется невероятным.
Покалывающая боль не проходила. Она разгоралась, как костер. Что-то неуемно дрожало в горле старика. Пальцы рук, лежавших на скамье, подрагивали.
Однако все может оказаться не так просто, думал он. Кто сможет с уверенностью заявить, что орган всего лишь неодушевленный механизм? Даже если все то, о чем говорил Уэндалл, правда, разве не может быть так, что орган какимто образом воспринимает эти факторы? Просевшие полы, натянувшиеся провода, электрическая дуга, перегрузка — разве он не может этого чувствовать?
Моффат вздохнул и распрямился. На миг задержал дыхание.
Неф расплывался перед глазами. Дрожал, словно желатиновая масса. Прихожане исчезали, сливаясь в одно пятно. Склеиваясь в один комок. Кашель, который он слышал, гулко разносился в нескольких милях от него. Он пытался двинуться, но не мог. Парализованный, он сидел на месте.