Тут я уже не выдержал: едва отдавая себе отчет в своих действиях, я вырвался из цепких объятий Саймона и, крича и ругаясь словно помешанный, в ярости бросился на капитана. Однако тот, сделав шаг в сторону, ловко подставил мне ногу; я споткнулся об нее и упал, и, прежде чем успел подняться, четверо здоровенных молодчиков навалились на меня, не дав мне и пальцем пошевелить.
— Ай-ай-ай, дружок, как нехорошо! — с коротким смешком сказал Дизарт. — Мы ведь должны дать и Филу возможность немного позабавиться, не так ли? Хотя, клянусь святым Христофором, он на сей раз получил свою дозу сполна! Вон как визжит, точно недорезанная свинья! — Затем, обращаясь к людям, державшим меня, он добавил: — Отведите его на бак! И приставьте к нему охрану.
После того как я очутился под замком в своей крохотной каютке, у меня было время привести в порядок невообразимый сумбур мыслей и чувств, творившийся у меня в душе и в мозгу. Я постепенно, одну за одной, восстановил в памяти все жуткие картины, свидетелем которых мне довелось быть, и даже почувствовал некоторое утешение при воспоминании о том, как немец боднул Бартлоу, главного инициатора и зачинщика, насколько я мог судить, всей этой страшной экзекуции, поскольку Дизарт, подобно Пилату Понтийскому, «умыл руки», переложив ответственность за нее на своего толстого штурмана.
Я сидел на узкой койке и размышлял о собственной незавидной судьбе: кто я — пленник, узник, ожидающий решения своей участи, или просто проштрафившийся член команды, подвергнутый дисциплинарному наказанию? Во всяком случае, у меня не отняли ни шпаги, ни кинжала, ни пистолета, и я ломал себе голову над тем, что бы это значило; но никто не приходил ко мне, и вскоре по движению судна я понял, что мы снова плывем. Потом я задремал, но был разбужен матросом, который принес мне полбуханки хлеба и кружку эля, что меня немного воодушевило. Пока я ел, одна из досок переборки неожиданно сдвинулась в сторону, и в образовавшемся отверстии, к моему несказанному удивлению, появилась сначала голова, а за ней и остальное туловище Саймона Гризейла. Проскользнув в каюту, он предостерегающим жестом прижал палец к губам, призывая меня к молчанию, и едва слышно прошептал:
— Ну что, парень, правду ли я говорил?
— Правду-то правду, — так же шепотом ответил я. — Но ведь это не люди, а какие-то исчадия ада!
— А ты недалек от истины, приятель, — согласился он, — хотя одни из них получше, а другие похуже; но ты должен был вести себя так, как я тебе сказал, и не брыкаться, точно необъезженный жеребец!
— Видит Бог, — сказал я, — это было выше моих сил.
— И ничего удивительного, — вздохнул Саймон. — Однако слушай меня внимательно: это секретный проход в провизионную кладовую, известный только капитану и Бартлоу и, как видишь, еще одной живой душе, хоть они об этом и не подозревают. С противоположной стороны он открывается при помощи подвижной доски, как и здесь, и, когда придет время, ты сможешь воспользоваться им вот таким способом, — и он показал мне, как действует секретная пружина. — На другом конце То же самое, — сказал он, — так что ты не ошибешься.
— Но, — возразил я, — когда же придет для меня время?
— Слушай и не перебивай, — сказал он. — Я — «подсадная утка» на борту этой пиратской посудины, шпион, проникший сюда с английского военного корабля, который под видом купеческого судна должен ожидать нас неподалеку от Хамбера, в двух днях пути отсюда. Я убедил здешних головорезов в том, что это — богатый купец с ценным грузом и взять его будет нетрудно; бандиты клюнули на мою приманку, как те несчастные норвежцы, что попались на их удочку, и сейчас мы держим курс на побережье Йоркшира. Мне может понадобиться твоя помощь, так что жди и ничего не предпринимай, пока я не скажу. А когда галера окажется в западне, моего слова будет достаточно, чтобы освободить тебя и отправить на виселицу каждого из этих мерзавцев!