– Ладно, потом разберемся.
Уложив меня на диван, он достал из кармана две упаковки со шприцами, какие-то ампулы и жгут. Я боролась с навалившимся сном, как могла, старалась сосредоточиться на том, что делает Даниил, но это удавалось мне все меньше. Вдруг подкатила тошнота, я почувствовала, что сейчас меня просто наизнанку вывернет, попыталась встать, и Даниил, заметив мои телодвижения, подхватил на руки и понес в ванную. Стало заметно легче, Данька заставил меня выпить еще почти два литра воды, сделал два укола в вену и сел рядом на диване, укоризненно глядя в мое побледневшее лицо.
– Господи, как ты меня напугала! – проговорил он дрогнувшим голосом. – Машуля, ну, нельзя же так! Что произошло?
Я молчала, не в силах произнести ни слова. Сказать, что от меня ушел муж, я не могла, я и сама в это до конца еще не верила.
– Ну, молчи, потом разберемся, – повторил Даниил фразу, сказанную совсем недавно. – Тебе лучше? – он погладил меня по щеке, потрогал влажный, холодный лоб, и я кивнула. – Ну, вот и хорошо. Ох, Машка-Машка! – покачав головой, он вздохнул.
– Даня… – пробормотала я, – спасибо… ты иди, вдруг Юлька встанет… как я ей объясню?
– Так и объяснишь – врач пришел, плохо тебе стало. Я посижу немного, подожду.
– Мне лучше…
– Это хорошо, но я все же посижу.
Он пробыл рядом со мной почти час, его мобильный надрывался, вибрируя в кармане робы, но Даниил не обращал внимания, держал меня за руку и все смотрел, смотрел…
Мне, действительно, стало лучше, сознание немного путалось, но спать больше не тянуло. Зато стала мучить совесть – как я могла так безответственно поступить по отношению к собственной дочери? Почему я не подумала о ней, прежде чем полезть в аптечку? Какая дура…
Даниил собрался уходить, попросив непременно позвонить ему вечером:
– Я дежурю, мне будет спокойнее, если услышу тебя.
– Хорошо, я позвоню…
Сказав это, я впервые осознала, что сегодня мне не придется для этого идти на улицу…
Услышав в трубке Машкин голос, я едва со стула не упал – до того ужасно звучало то, что она сказала. Я думал только об одном, хватая с вешалки куртку и выскакивая из ординаторской на глазах изумленно замолчавших коллег – хорошо, что рядом, через дорогу, значит, успею, успею… Перемахивая через две ступеньки, я добежал до ее квартиры, рванул дверь – Машка стояла на кухне, держась за подоконник обеими руками, бледная, как смерть. Мне показалось, что она меня не узнала в первый момент. У меня сердце вдруг сжалось, до того она была потерянная и несчастная. Что же случилось, чтобы Машка моя вдруг решилась на такое безумие? С Юлькой что-то? Так нет – сказала ведь, что дома и спит, значит, все нормально. И где ее муж? Неужели с самолета сразу на работу поехал? Две недели дома не был, между прочим, жена болеет, мог бы и остаться. Господи, какая чушь в голову лезет – надо быстрее с Машкой что-то делать, пока не все лекарство еще в кровь всосалось…
…Спустя час Машке полегчало, она больше не закатывала глаза, дышала спокойно, руки немного согрелись. Я смотрел на нее, лежащую передо мной на диване, и никак не мог угадать причину, заставившую ее сделать это. Но спрашивать не стал, да и бесполезно это сейчас – все равно не скажет. Мне постоянно звонили, телефон надрывался, но мне не было дела ни до кого, я беспокоился только о Машке, только о ней. Убедившись, что она уже более или менее в порядке, я собрался уходить.
– Позвони мне, если будет возможность. Мне будет спокойнее знать, что у тебя все в порядке.
И от меня не укрылось странное выражение ее лица и какая-то растерянная улыбка, мелькнувшая и тут же спрятавшаяся в уголках губ.
…Вечером она позвонила, разговаривала спокойно и как-то отстраненно, словно автоматически, думая о чем-то другом. Меня это, признаться, насторожило немного, но я отнес это на счет действия димедрола. Когда я спросил, увидимся ли мы завтра, Машка как-то неопределенно пробормотала «может быть…еще не знаю…Юльке в школу», и я опять почувствовал что-то не то в ее тоне. Ничего, поспит, оклемается, и все войдет в норму – она ведь и сама испугалась того, что чуть было не произошло с ней, так что нет ничего удивительного ни в тоне, ни в голосе. Я успокоил себя этим и завалился на диван в ординаторской, решив подремать часик – поступления не было, к счастью.
Утром, вернувшись с работы, я столкнулся на пороге квартиры с Оксанкой – она держала в руках пакет с мусором. Я молча забрал у нее этот куль и побрел вниз, к мусорным бакам. И отчего-то вдруг собственная жизнь представилась мне таким же мусорным мешком – я выбрасываю ее, неизвестно зачем и куда, живу с нелюбимой уже женщиной, страдаю сам и заставляю страдать ее. И сын… и Машка…и как выпутаться? Я бросил мешок в ящик и заметил оборванного, грязного бомжа, роющегося в соседнем контейнере. Я не испытывал к ним какого-то отвращение – в больнице ко всему привыкаешь – но вот этого конкретного мне почему-то стало жалко, и, порывшись в кармане, я вынул полтинник, протянул ему: