Алексей Александров (Листопад), 2013
Удивительная рысь
Знаешь, почему всегда мне нравилось учиться? С первого дня, когда я пришел в школу, когда 1 сентября собирал около школы листья кленов, я услышал в этом музыку – все эти уроки, объяснения, решения задач подчинялись какому–то скрытому, на грани восприятия, ритму и мелодии и это ощущение не покидало меня с тех пор я думаю, это и была любовь но у человека всегда свои представления, и я их не навязывал ты думаешь, что любовь программируют? помещают в уютные социальные рамки? весна и лето предстоят и зима и осень я люблю тебя.
УДИВИТЕЛЬНАЯ РЫСЬ
Если человек только появляется на свет, подробности этого бывают смазаны.
Далее следовало: забыть себя в восторге перед пустой, лишенной смысла вселенной (согласно последним исследованиям космологов, она не что иное, как персик). Раствориться в первобытной мгле, с тем чтобы составить из себя мраморные кирпичики мироздания.
Затем приходит осознание происходящего.
Размытые фигуры родителей со временем становятся более отчётливыми и фиксируют реальность. И, как правило, мы решительно не помним начала этого бреда.
Но в этой истории, ребята, начало состоялось, причём самым замечательным образом. То, что последовало за этим, где-то пересекалось с нашим миром. В привычной человеческому глазу реальности вы могли увидеть бесчувственное, несколько недель заключённое в трубки тело в реанимации, краешек чего-то иного тогда лишь прикоснулся ко мне. Не беспокойте мою черепашку, я всего лишь отдохнул.
– Юра, – позвал я, – Юра.
Казалось, Семен не слышит меня, работая за компьютером. Так его звали – Юра Семен. Он погиб несколько лет назад в питерской подворотне.
– Что это за место, Юра?
Комната имела какой-то невнятный футуристический вид – заключённые в пластик стены, светодиоды. Колеблющийся на стенах орнамент. Скрытые воспоминания о фруктовых соках.
Видимо, Юра Семен не умер, но перебрался куда-то получше. Хотя рассчитывать на это поначалу не приходилось. Сперва ему пробили башку железной телескопической дубинкой; затем без сознания отвезли к месту прописки. Не приходя в себя, он скончался в 30 лет. Результат – чёрный памятник, который мне захотелось разнести в пыль.
– У тебя друзей убивают, – сказал мне тогда отец, – это может кончиться плохо.
А я не мог понять, зачем всё то, что нас окружает, сделано теперь из его темноты.
– Юра, – снова позвал я.
Он не слышал, так как меня парализовало, и я не мог издать ни звука. Единственное, что мне удалось выдавить, было английское HELP
– HELPHELPHELPHELP, – повторял я, пока не почувствовал, что всё помещение заливает индейское «таитамакайа». Слово заставляло колыхаться в танце стены. Комната наполнилась апельсиновым светом. Юра, давно обитал там, в тропической апельсиновой жизни, и что-то программировал в индейских картинах. Исправлял ошибку мира.
Как неведомая спираль, эта ошибка закрутилась и протянулась на тысячи лет.
– У тебя древний компьютер, – ощущал я, – но здесь начало всех начал, и ты справишься; ты всегда был хорошим другом.
Казалось, он слышит меня и даже слегка кивает. В целом, он владел ситуацией и знай себе нажимал на клавиши; затем была недолгая темнота и мутное, смутное подобие реальности, вползающей в меня снова.
– Очнулся? Разговаривает? – услышал я.
– Мало того, что разговаривает. Он даже сестричек поправляет. Всё ему не так.
Я пришел себя в больнице на территории Финляндии. Говорили вроде по-русски. Но коллектив был интернациональный, и пациенты. Соседнюю койку занимал русский, в постоянной алкогольной отключке. Пристрастие к спиртному довело его до реанимации. Обстоятельства сложились так, что ему капали какой-то стимулятор, но с каждой дозой что-то жизненно важное постепенно отрезали.
Также каждое утро на крайнюю у выхода койку привозили финна, которому делали полный drenage. Этот человек не справлялся с основной проблемой млекопитающих. Именно, это правильное размещение пищи в желудочном тракте.
В России давно прошли времена, когда за любым углом на тебя мог наброситься ужасный, с раздутыми кишками, дядька. Теперь, когда у нас наступил и победил коммунизм, мы избавлены от подобных проблем.
Странно устроила природа. Для всасывания питательных веществ наградила людей 10–метровым (или больше), полным заворотов аппаратом. Циркуляция веществ при определенных условиях вызывает катаклизмы.
С данным пациентом такая ситуация могла повторяться каждый день. И это могло испортить его фигурку и форму его животика.
Образно говоря, человека откачивали и промывали все кишки.
– Не надоело? – спрашивал я у блондинистой сестрички.
– Ему – нет. Обыкновенная морская свинья.
Я задумался и поправил свою черепашку. Как я сам сюда попал? Была жуткая авария. Незадолго до неё я до смерти напугал ворону. Надо сказать, птицы в долгу не остались.
– Почему ты называешь это черепашкой? Это же просто тряпочка.
– По ночам она оживает и становится черепашкой, чтобы нога ходила быстрее.
– Ты не шути лучше. Сегодня тебе горло зашивают.
У всех в отделении телефоны играли одну и ту же мелодию – «В пещере горного короля». Когда я увидел ту женщину, понял, что там и оказался, – столько в ней было любимого леса. Поверх халата, на цепочке болталась фигура из колец, невозможная в измерениях нашего пространства. В ее гриве, походке, монгольских глазах, было нечто от бархатного подполья.
Наверное, в прошлой жизни ты была развесистой рысью или дремучей росомахой; но сейчас тебя подобрала и выходила наша убогая цивилизация. Пристроив свою работу в дорогой клинике, ты надела весьма приличный брючный костюм, гоняла на чём-то, также вызывающем мое уважение. В нашем мире этого уже немало, уверяю вас.
В таких мыслях я дожидался начала операции, на каталке в помещении, граничащим с моргом. 1 из выходов был автомобильный подъезд; в любое время дня и ночи отсюда отправлялись особые медицинские бригады. Исправляли они не менее, чем ошибки мира, и вся Европа была потрясена происходящим в пещерах Горного Короля.
Моя удивительная рысь часто была занята, и время операции постоянно откладывалось. На своей каталке я слышал разговоры врачей и был внимателен к ним, так как не мог понять, когда меня зашьют.
– Это наш лучший пациент, – говорила росомаха, стоя рядом со мной с каким–то предметом в руках. – А Френзаа сегодня молодец, такую строфалину обезвредила.
Френзаа была другая женщина, с бритым черепом и в синем халате. Всякая нечисть и инфекция боялись ее невидимого воздействия. Потому этого врача всегда брали с собой на трудные операции. В самом ее имени слышались жесткие рентгеновские лучи. Видимо, она как–то сегодня отличилась, если смогла понравиться дремучей росомахе.
Та была если не самой главной, но одной из них. Сфокусировав взгляд, я понял, что предмет рыси был механический протез ноги, металлическая кость из сверхпрочного, космического сплава. Удивительная рысь постоянно таскала ее с собой по больнице. Сила, заключенная в этом предмете, передавалась пациентам, и с моей ногой также происходило непонятное. Она была сломана, сломана напрочь. Это произошло потому, что фамилия моих родственников по материнской линии была Хромовские.
– Получил фамильную травьбиттиму, – шутили врачи.
Тем временем, в нашей передвижной больнице готовились к встрече нового года. Постоянно подвозили коробки каких-то продуктов, возможно, спиртного. Насколько я мог судить, за это время мы переместились в другой финский город.
Вслед за нами по своим северным горным орбитам перемещались многочисленные сестрички, и все предвкушали очередное величие медицинской науки. Но, видимо, как-то стеснялись пациентов и до поры до времени к бутылочке не прикладывались.
Раскладывали на операционном столе на возвышении передо мной елочные игрушки, смеялись. Не обращая внимания на них, удивительная рысь пришла ко мне с неведомыми сверкающими инструментами в руках. Приступила к моему горлу с крючком и ниткой.
– Вы напоминаете мне мою матушку. Поэтому я Вам доверяю, – говорил смирный я, видя прямо перед собой фигуру из колец у нее на цепочке.
– Да, да, – рассеянно отвечала она, накладывая очередной шовчик. – Но не забывай, что у тебя сломано то, что теперь ты можешь лечить только черепашками. Ну, вот и все.