Часто мы сидели вечерами в избушке, слушали радио (как правило, государственные радиостанции) и молча пили чай. Иногда Яков разводил спирт, предлагал немножко мне, а сам выпивал прилично. Но помалкивал, если не напивался совсем. А если напивался, лицо у него делалось красное; он закуривал папиросу и начинал посвящать меня во всякие лесные разности.
Меня удивило то, что он, человек дикий и молчаливый, оказался неплохим рассказчиком.
Начал он с того, что стал делиться со мной опытом добычи пищи в лесу:
– Никогда не ешь кору с деревьев, – поучал он, – кора часто бывает ядовитой. Не бери пример с лося. Лосиный желудок груб, лось может питаться даже мухоморами.
– Самая главная еда в лесу – это грибы. Грибы бывают мужские и женские. У женского гриба поменьше шляпка, а ножка утолщается поближе к бедрам. Корень у такого гриба раздвоенный. А вот у мужского гриба – у того корней совсем нет. Он шастает туда-сюда, заденешь ногой, и отлетит. Ночью увидишь в лесу зеленый свет – туда не ходи, там грибы спариваются. Они в такое время могут загрызть насмерть. Один укус женского гриба может оказаться смертельным даже для медведя. Да и вообще, чтоб не нарваться, грибы осторожный охотник днем собирает.
Я с изумлением слушал Якова; его рассказы всегда оказывались откровением для меня.
– На ягодах долго не протянешь, – сообщал он доверительно, – а охоться лучше на лесного зверя. Лишь бы здоровью не в убыток. Опять-таки – опасайся крупных хищников. Лучше всего ловить дикого кота. Ну, мы видели одного вчера. Замолаживался.
– Замолаживался?
– Замолаживался, – еще более странным голосом произнес охотник и внимательно посмотрел на меня своими сумасшедшими глазами. Потом вдруг спохватился и объяснил:
– Потому что так говорят: дикий кот замолаживается.
– Когда хочешь напасть на него, нужно зайти сзади, так лучше всего. Кот шевелит ушами, но не оборачивается, виду не подает, что тебя заметил. Тут ты хватаешь его за хвост, поближе к туловищу, так удобнее. И начинается драка. Дальше главное не теряться. Любой человек сможет справиться с котом. Значит, хвост не отпускаешь, хватаешь за голову. Он разевает пасть, воет, но ничего сделать не может. Другой прием: хватаешь его за задние лапы, за обе сразу, и валишь набок. Потом либо сразу втыкаешь нож ему в брюхо, либо меняешь захват: одной рукой держишь хвост, другой вцепляешься в загривок. Кот пойман, взят голыми руками. Если ты не уверен, что так долго его удержишь (например, сильно кот корячится), делаешь знак товарищу, и он стреляет из ружья. У тебя в руках отличная туша лесного кота.
– Коты, знаешь, дерутся между собой. Метят какашками территорию. Так у них, у котов, заведено.
Во время подобных разговоров бывало, что Яков вдруг замолкал, мрачнел, наливал себе ещё, закуривал еще одну папиросу…
На протяжении всего месяца июля меня беспокоили странные ночные шорохи вокруг нашего жилища. Яков говорил мне, что это мыши, что, мол, ночью они особенно шумят. В избушке было несколько мышеловок – трехлитровых банок с куском сала на дне. За ночь в одну такую попадало с полдесятка мышей.
– Но я слышал, как кто-то ночью обходил избушку и трещал кустами, – говорил я Якову. Он ничего мне на это не отвечал.
Однажды, увидев за окном мелькнувшую фигуру, я разбудил Якова. Он, как полагается в таких случаях, зарядил ружье, и мы вышли наружу. Побродив вокруг, мы ничего не нашли. Только лисица выпрыгнула у меня из-под ног. Быть может, она и потревожила нас тогда, не знаю.
Как выяснилось позже, лесной человек был уже совсем рядом. Он только потом заявил нам о своем присутствии.
Я не раз пытался узнать что-то ещё, я понимал, что здесь некая тайна, загадка, но Яков упорно отмалчивался. Пока, наконец, на него не подействовал в нужном количестве алкоголь. Я услышал об очень интригующем происшествии, имевшем место в прошлом году, когда охотник жил один.
Сентябрьской ночью охотник был разбужен громким стуком в дверь.
– Открывай, – говорил кто-то снаружи, – сейчас повеселимся.
Яков вскочил с нар и схватил фонарь. Отсыревшие спички долго не зажигались. Стук в дверь тем временем превратился в ужасный грохот. Яков выронил спички, и они рассыпались по полу. На голову его опустилась дубина; охотник рухнул на холодный пол и поднялся не сразу, по-прежнему не понимая, что происходит. Волосы на голове были в липкой крови, но череп не пострадал. Пошатываясь, Яков встал на ноги. Что-то залезло ему в подштанники, и он с отвращением вытряхнул на пол мышь. Он зажёг, наконец, фонарь и поставил его на стол. По полу бегало с полсотни мышей, большинство по кругу, против часовой стрелки. Если какая-нибудь из них выходила из этого движения, она, передвигаясь, как пьяная, стукалась о стену и немедленно погибала. «Они считаются, и каждый раз определяют выходящего», – подумал Яков. Грохот не прекращался и становился всё сильнее и сильнее, едва перекрывая усиливающийся ровный звук; так гудит электричество.
Дверь едва не срывалась с мощных запоров. Яков схватил винтовку и застыл посреди избушки. Он, однако, не знал, куда стрелять. Ведь в дверь колотили изнутри, иначе она давно бы вылетела. Он здорово растерялся. Все запоры на двери открылись сами собой, и она стремительно распахнулась. Дубина лежала тут же, на полу. От тряски она упала откуда-то сверху, с полок, и огрела Якова.
Он, как и был, без штанов, выскочил наружу. Темень страшная, деревьев не разглядеть, и только что светящиеся точки, ползающие вокруг избушки. Из печной трубы в небо расширялся алый конус, как если бы там был включён прожектор. Понятно, охотнику тут стало совсем не по себе. Он принялся палить из ружья в темноту, наугад. После последнего выстрела Яков услышал в стороне сдавленный крик, очень похоже было на то, что кричал человек. Он увидел быстро удаляющуюся тёмную фигуру и в следующую минуту был уверен, что ему померещилось. Ведь то, что он успел разглядеть при свете конуса, было нечто из ряда вон выходящее – огромный торс и невероятно длинные руки, каждая из которых оканчивалась не меньше чем шестью человеческими пальцами, мертвенно-бледными, увенчанными когтями.
– Это был он, – сказал Яков, – я уверен в этом. Когда он рядом, померещиться может всякое. Главное – пали из ружья, как только тебе что-нибудь померещится. Может быть, останешься цел. Выпускай все пули, иначе пропадешь. Известно ли тебе, год жизни здесь требует, помимо жратвы, два ящика боеприпасов? То, что я тебе сейчас рассказал, происходило и десять, и пятнадцать лет назад, каждый раз по-разному. Да что говорить! Понадейся на случай, может статься (если тебе так любопытно), увидишь всё собственными глазами… Я бы посоветовал тебе научиться стрелять из ружья.
Позволю себе заметить следующее. Спирт меня веселит, но не только. Спирт также усиливает мои страхи; кроме того, я эпилептик всю свою сознательную жизнь.
Глубокой ночью мы выходили покурить на пятачок с тлеющими углями. И я старался держаться поближе к избушке. Яков как будто не замечал моего беспокойства.
В ту же ночь мне приснились огромные красные сверкающие глаза. Я проснулся, покрытый холодным потом, от ровного низкого гула в лесу, который постепенно утих. А потом я подумал: может, мне померещилось?
Так все и произошло. Я поверил в существование невиданного лесного зверя и тайком стал готовиться ко встрече с ним.
4.
Наблюдая за серьёзным, сосредоточенным охотником, я чувствовал себя любопытным исподтишка. Это положение постепенно мне надоедало. Я смотрел, как он колет дрова и бреется тупой бритвой. Как вытаскивает из спутанных волос еловые иголки и чистит свою винтовку. Было понятно: он начеку. Ни один шорох поблизости не ускользнул от его слуха. Если что не по-евонному – оружие у него в руках, дулом наружу. Однажды он чуть не застрелил заблудившегося грибника, одетого во всё черное.
На время подозрительные ночные звуки прекратились. Ничто не беспокоило нас во сне.
Я нашёл одну старую высокую сосну и потом каждое утро прогуливался до неё (примерно полчаса ходьбы). Я забирался на неё с помощью веревки и легко долазил до самой верхушки. Чем выше лезешь – тем легче, больше разных сучьев под рукой. С этого дерева можно было посмотреть на город. Мне было интересно разглядывать его издалека. Я просто смотрел на город, и никогда не брал с собой бинокль. Я отдавал себе отчет в том, что мне мало охоты разглядывать мечущихся по улицам умирающих. Когда дул сильный ветер, сосна здорово раскачивалась, но я был в безопасности. Её ветви оплетали мое тело, и я засыпал. Мне снилось, будто ветви забираются под одежду и возбуждающе ласкают меня. Я мог проспать на сосне до обеда.