Подбежавший Яков ударил меня по лицу.
– Ты помешал мне его застрелить! – выдохнул он.
Мне нечего было возразить на это. Да и я по-прежнему ни хрена не понимал, слова человека были для меня всё равно, что пустой звук.
Кровь заливала мне глаза, я вытер её платком.
Яков отошел от меня, чтобы привести в порядок винтовку…
7.
Потом я долго бродил по лесу, иногда слыша крики Якова, который уже искал меня.
…Мы очень долго смотрели друг на друга – я и дикий кот. Он уши разводил, делал вид, что нет ему дела до меня.
– Ублюдок! – сказал я. Меня опять затрясло, но это быстро прошло.
Когда я очнулся, кота уже не было рядом. Он сбросил когти и убежал.
Я часто задумывался над тем, что заставляет дикое, неразумное животное двигаться в ту или иную сторону. Вот он пошевелил хвостом. Зачем? Зачем он так сделал? Человек, конечно, тоже способен делать нечто безотчетное. Но если, например, у него есть важное дело в другом городе, он берёт билет на самолет и летит туда. Иное дело звери. Что заставляет их бродить по лесу как неприкаянных? И зачем этот кот рассматривал меня? Ведь ему не было интересно, он лишен разума.
Можно возразить: звери бродят по лесу в поисках пропитания, и только. Но возьмем обыкновенного домашнего кота. Он накормлен, обогрет, его сексуальная потребность удовлетворена, но что-то всё равно не сидится ему на месте. Он лазит по шкафам, потом выпрыгивает на балкон; наблюдает за прохожими в течение часа. Зачем ему это нужно? Есть ли в этом жизненная необходимость?
Под водой плавают рыбы, я сомневаюсь в том, чтобы это было осознанное ими движение. Рыбы собираются в стаи и плывут несколько десятков километров в одном направлении. Иначе, как массовым безумием, это не назовешь. Неведомая сила гонит несчастных тварей во все стороны света. Но от смерти не убежишь. Она настигнет тебя всюду, и потому зачем двигаться, вставать, приседать, выворачивать шею, лишь приближая или отдаляя конец.
Воистину, понять, что с нами происходит, невозможно.
Человек, пытающийся это сделать, попадает в положение кошки, которой и хочется и колется лизать горчицу, намазанную на её задницу. Рано или поздно она слижет всю горчицу и потом ещё будет долго отплевываться.
Страшная сила, умноженная на человеческую хитрость, выворачивает природу наизнанку. Зрелище, достойное великой скорби! Остаётся только бродить по лесу.
Утомлённый, я присел под деревом. В мои башмаки забрались муравьи и принялись легонько меня покусывать. Это было приятно, я расслабился и вытянул ноги. Но еще более приятно, подумал я, прийти домой, в свою городскую квартиру, открыть кран и подержать руки под горячей водой. Это одно из преимуществ жизни в городе, пусть у неё много минусов. Но получилось так, что человек сменил среду обитания. В каменном доме, стоящем посреди других таких же, намного безопасней. В лесу твоя жизнь закончится намного быстрее.
В школе нам рассказывали, что дикари жили трудной и короткой жизнью. Они питались сырым мясом и кореньями, выкопанными из земли. Роженицы собственными зубами перегрызали пуповины…
– Привет, – услышал я. – Чего тут разлегся?
Я повернул голову на голос и увидел голого незнакомого мне человека. На нем были резиновые сапоги, и в руке он держал лукошко.
– Да вот, отдыхаю. Ты кто?
– Я Анастас, что означает воскресший. В этом году я умер от холеры и потому меня можно считать призраком нынешней эпидемии.
– А чем ты сейчас занимаешься? – спросил я и сам удивился, как вот так запросто разговариваю с мертвецом.
– Теперь отдыхаю в деревне, ягоды собираю, какие попадутся. А ты кто?
– А я забыл, как меня зовут. Знаю только, что от холеры вроде бы спасся. Как бы нам голову не морочили, умирать не хочу, и всё.
– Ну, теперь-то уже никакой опасности. Эпидемия идет на убыль. Скоро всё кончится, да мне до этого дела нет. По той причине, что я покойник.
Я поинтересовался:
– Хорошо быть покойником?
– Даже не знаю, как тебе объяснить, – сказал Анастас, присаживаясь. – Ты вряд ли меня поймешь. С годами люди приобретают опыт, смотрят на молодых снисходительно. Несмотря ни на что, человек совершает те же ошибки, что и до него делали миллионы людей. Сколько опытом ни делись, делу не поможешь. Такие советы суть капля в море. Единственное, что я могу сказать тебе: опыт, который человек приобретает десятилетиями, ничто с тем, что даёт ему мгновение смерти. Я бы сравнил это с появлением человека на свет, когда в его маленькое тельце проникают первые лучи света.
– Странновато звучит.
– Я стараюсь говорить так, чтобы все слова были более или менее тебе понятны. Ведь ты глуп, непробиваемо глуп. Но глядишь, когда-нибудь положение поправится. Но всему своё время.
– Мертвецы, – продолжал он, – живут совсем по-другому.
– Им не нужна пища или плотские удовольствия. Они постоянно находятся в экстазе; оргазм, который ты испытываешь, не что иное, как прикосновение смерти. Я, скончавшись однажды, не хочу ничего больше, кроме как разговаривать, разговаривать, разговаривать…
– Стой, куда ты, – сказал я. Анастас полез на дерево.
От него неслось:
– …разговаривать, разговаривать, разговаривать, разговаривать…
Мертвец долез до самой верхушки дерева и там продолжал бормотать. Я встал и посмотрел наверх. Анастас терялся среди ветвей. Просвечивали лишь кусочки синей кожи.
Вдруг сверху полилась какая-то жидкость, и я отскочил в сторону. «Мертвец писает на меня!» Странное противоречие.
Я отошел ещё дальше и споткнулся о лукошко Анастаса.
– Эй, полегче! – донеслось оттуда.
Заглянув в лукошко, я увидел нечто, явно не вписывающееся в три измерения нашего пространства. То была внутренность фантастического калейдоскопа, вроде того, что был у меня в детстве. Узор, состоящий из четырех цветов – белого, зелёного, красного и синего, постоянно менялся и передавал мне свои мысли. А иногда он говорил, без важности, как человек, и тогда я слышал голос из лукошка.
– Ты кто?
– Я загробная блевотина.
Я присел на корточки перед лукошком. Стоящие вокруг меня деревья посмеивались и беседовали о своем. Сверху доносилось:
– …разговаривать, разговаривать…
Делать было нечего, я продолжил беседу с блевотиной.
– Тебе не тесно здесь?
– Как мне может быть тесно, если меня здесь вовсе нет. То, что ты со мной разговариваешь, ещё ничего не значит. Да и скучновато мне с тобой беседовать. Спроси ещё что-нибудь, пожалуйста.
– Как ты себя чувствуешь?
– Ты забыл, наверное, что всё имеющее отношение к жизни после смерти испытывает тысячекратный оргазм.
– А где ты всё-таки находишься? – продолжал я задавать вопросы. Непонятно почему, я вознамерился угодить блевотине, подружиться с ней.
– Я заполняю собой подвалы Зимнего дворца в Ленинграде. Колонна, стоящая на площади перед дворцом, сделана из чужеродного мне вещества. Я ненавижу её и сделаю все, чтобы она однажды исчезла. Может, мы выпьем чаю?
– Я долго ходил по лесу и, пожалуй, хотел бы выпить чаю, да где его взять?
– У меня есть. Вот, держи термос.
Я взял термос и налил в пластмассовый стаканчик совершенно обычного чаю. В кармане у меня нашлось несколько сахарных кубиков.
– Хочешь сахару? – спросил я и сам удивился интонации вопроса.
…Однажды я пришел в гости к одному парню. Он включил магнитофон, и я услышал незнакомую, сумасшедшую музыку. Он спросил: «Нравится?», и звучало это точно так же, как я спросил лукошко: «Хочешь сахару?»
– Да, – ответила блевотина, – я люблю сахар. К чаю это подходит.
Я выбрал самый маленький кусочек и нерешительно бросил его в лукошко. Яркая вспышка озарила всё вокруг.
– Отлично. Это было бесподобно. Знаешь, бывают такие люди, они едят землю, питаются ей.
– Ну и что?
– А то, что они сделали свой выбор. Ты когда-нибудь пытался представить себе тропические леса, уссурийскую тайгу, Беловежскую пущу? Это – разнообразные ландшафты нашей планеты. Природа развивалась не один миллион лет. Хотел бы ты увидеть, как выглядела наша планета миллиарды лет назад?
– Да, очень.
– Еще бы. Тем более что я сделаю это бесплатно. В смысле, отправлю туда на пятнадцать минут. Ты ведь, скорее всего, хотел бы вернуться, привык тут жить…