«Спокойствие. Только спокойствие»,– сказал я себе и полез в рюкзак за фонариком. Состояние было таково, что я не удивился бы, увидев сейчас перед собой самую отвратнейшую харю.
Вместо этого, в конус света попали странные насекомые – крупные, похожие на осу, несколько сантиметров в длину.
– Что это, Ирэн? – сдавленно прошептал я, боясь пошевелиться.
– Порождения тьмы, – спокойно ответила она. – Уходите, – сказала она насекомым, – прочь. Сейчас они улетят.
– Безобидная фауна Крыма? Ничего себе…
Пишу при свете фонарика.
Туризм, в обычном понимании этого слова, мне отвратителен. Туристом мне меньше всего хотелось быть.
Иногда мы видели в горах палатки.
– Может, пообщаемся с туристами? – предлагала Ирэн.
– Не стоит. Они все придурки.
Со смехом Ирэн соглашается.
Вряд ли мы испытали бы экстаз единения, с этими бездельниками. Песни под гитару, со стеклянными глазами у костра, вряд ли нам необходимы. И мы отправляемся в темноту, по нашим барсучьим делам.
Безлюдные гористые места иногда располагаются рядом с пляжами и курортами. Эти места называются заповедниками и тщательно охраняются.
И вот, наконец, настал день, когда мы решились проникнуть на территорию одного такого заповедника.
Обычно, в заповедник впускают только днём и за определённую плату. Меня и Ирэн это вряд ли интересует. Мы движемся только по пути наибольшего сопротивления. Посему требуется обойти колючую проволоку, перелезть через милые сердцу буераки и миновать запрещающую табличку. В заповеднике есть охрана. Чтобы благополучно её миновать, нужно постоянно прятаться за камнями.
Дело к вечеру, следует торопиться, поскольку быстро темнеет. Выпив по чашечке кофе из термоса, мы двигаемся в путь, в нашу сумеречную зону.
Теперь я действительно жалею, что не захватил с собой кинокамеру. Слухи об этом заповеднике давно доходили до Галактического Гринписа.
В настоящий момент ясно одно: по неизвестной причине нас тянет именно сюда в нашем топографическом настроении. Достав карту, я ориентируюсь по Млечному Пути, а крошечные магнитики в голове моего барсука со щёлканьем поворачиваются, выискивают местную магнитную аномалию. Таким образом, мы продвигаемся вперед, через заброшенные виноградники и вступаем на склон, поросший колючкой.
Отчаянно цепляясь друг за друга, карабкаемся по камням. В сумерки здесь легко свернуть себе шею.
В находящемся внизу курортном городке уже зажигаются огни. Светят в небо лучи прожекторов. Начинает, заводясь на всю катушку, гудеть трудовая оттяжка.
Во время своего законного отпуска на море человек расслаблен, доверчив и благодарен. Он навсегда потерян на полпути от сувенирной лавки до игровых автоматов. Самое благородное, что можно сделать в этом хаосе – это напиться, как свинья.
К счастью, мы вовремя миновали этот этап. И теперь уходим в горы, спасаясь от преследования земных существ. Для этого достаточно самой малости – несколько пар шерстяных носков, одеяло, пенный коврик всегда с нами. Под покровом ночи, в кустах копошится Крымкинс.
Глядя на город с высоты, можно позабыть обо всех его ужасах. Одновременно из нескольких точек, дико перемешиваясь, играет на всю округу музыка. В горах стоит тишина, и мы слышим, из своего далека, даже какие-то слова песен.
Наконец, город исчезает из поля зрения. Мы одни, в кромешной темноте, отрезанные от всего мира. Пора где-то остановиться.
– Сегодня пируем, Ирэн, – объявляю я, опуская свой бардачок на землю. – В рюкзаке картошка, мясо, сыр, домашнее вино.
Нащупав в темноте барсука, я шёпотом отдаю ему на ухо команду. Ирэн начинает ползать на четвереньках в темноте, искать нуль-пункт, где до утра мы будем погружаться в медитацию.
Обычно она справляется со своей задачей неплохо. Но иногда и ошибается. На новом, неудачно выбранном месте может всю ночь трясти или бросать в озноб. Зная, каких усилий ему стоят поиски, я не обижаюсь на милого зверька.
«…В эту ночь облюбованный нами Млечный Путь сверкал, как никогда. Это показалось мне хорошим знаком. Я вспомнил огромное, в полнеба, сияние в Карелии и, в порыве вдохновенных чувств, рассказываю Ирэн о мыслящем океане, мыслящей земле у нас под ногами. Даже камень имеет какую-то часть сознания, говорю я. Устав от отчаяния и бессмысленного бегства прошлой жизни, он предпочел эту участь. Et cetera… Et cetera…
– Постой, что это, – говорит Ирэн. – Немного помолчи.
Я, оборвал себя на полуслове, закрыл рот, сам уже не понимая, о чем говорю. На душе очень тревожно.
Во мраке слышны голоса – они означают, что мы в горах не одни.
«Да будет вам известно, – отчетливо произносит кто-то. – Максим Алексеевич Костиков, брат Аркадия Степанова, скоропостижно скончался сегодня вечером, в шесть часов шестнадцать минут».
– Наверно, в горах слышно издалека. Этих туристов. Сейчас начнут еще песни орать.
– Я не видела здесь туристов.
– Это верно. Об этих местах дурная слава. Ну, какой-нибудь сумасшедший всё-таки мог забраться, – говорю я.
Прихлебываю вино:
– Тьфу ты! Карамельная бодяга. Ничего нельзя купить у аборигенов. Доставай портвейн.
Едва видя друг друга, мы обмениваемся кусками сыра и мяса.
– Мне почему-то кажется, здесь опасно, – говорит Ирэн.
– Бог с ним. Бог с ним, – бессмысленно говорю я в темноту, окружающую нас со всех сторон. – Жаль только, не развести костер.
– Ещё бы, вспыхнет весь склон.
– Мне нравится бывать на природе, – продолжаю я. – Здесь мало шума. Зато, хочешь не хочешь, придется услышать посторонний звук.
Я не успел понять, что произнес последние слова помимо своей воли. Словно в ответ на них, в кустах что-то зашуршало.
– Ящерицы, – робко предположил я.
Конечно, это не могли быть ящерицы. Шуршащий звук приближался к нам, перемещаясь по воздуху.
В этот момент становится ясно, что мы оказались не в том месте и не в то время. Мой барсук просчитался. Но отступать уже поздно.
Зловещий шуршащий звук, крайне неприятная вибрация воздуха, приближается к нам и вызывает холод за спиной.
«Спокойствие. Только спокойствие», – сказал я себе и полез в рюкзак за фонариком. Состояние такое, что я предполагаю увидеть перед собой самое ужасное. Всё же включаю фонарик.
В конусе света странные насекомые – крупные, похожие на осу, несколько сантиметров в длину».
<конец записи>
Фрагмент 1
«… в ритмах и сменах непогоды присутствует особенное очарование.
Пропадая напролет в данном безвременьи года, не устаю удивляться втайне – циклической бурной связи и взаимопроникновению: интимный дневник 16-17, ака, ветхий нивхский ивень – человек без имени, всевозможных окончаний потерянный навсегда, ака, непрерывновстречный вугский выверень, серенький словник, высушенный до черноты, темно-багряный, как раскаляющийся изнутри инфракрасный шар …
«…пустыни Западного Марса по-прежнему привлекают меня как место, где я мог бы стать гораздо спокойнее, – на протяжении долгих дней и марсианских лет, затерянный в желтых скалах, находящий взаимное понимание и доверие с горной лисицей Ге, обитающей – что, впрочем, имеет не последнее значение – на относительно ровных участках грунта, в центре циклона, среди океана пурпурных бурь.
Наступая, как астрономическая неизбежность, в глубине души желаю оказаться дремлющим в пепельном свете серой атмосферы, там, где времена года и времена суток одинаково безразличны.
Рекомендовано проверить: другая планета, другое время ужаса, отчаянное не-присутствие моего скрытого признака – жестокая, зеленая и злая сушь…»
«… В момент, когда привычно излюблеобязываемые понятие-описание-знак становятся одинаково скудны, подобно милым моему сердцу марсианским ландшафтам, увядшее древо навсегда расстается со своими фрагментами, а долгая северная ночь, как прибой, бесконечно приближает и удаляет звуки моря… вот мой скрытый мотив, моё ожидание, ненависть и компромисс – назначить эту секунду, промежуток, точку отсчета среди пустынных околозвёздных суток…»
«… с некоторых пор – скорее всего, это будет 16 или 17 виток лиственной всеобнадёжности (многое в моей запутанной истории я, впрочем, пропускаю), я ощущаю присутствие неопытного свидетеля. Глаза человеко-нелюдя выражают пристальный интерес, к моим «хвойным» делам. Его чёрный зрачок – настоящий деревяшечный орган рукознания и печатноведения. Вместе с тем, он приходит обычно небрит, в чёрном плаще, с третьим глазом и папиросой в зубах. В его губах – едва заметная для меня, вопросительная резиновая усмешка…»