Мимо него, шаркая ногами, сбитыми в кровь, тащился грязный человек, еще не старый, но не привыкший к продолжительным походам и потому потерявший много сил.
– Такенс, – тихо позвал старик.
Тот откликнулся не сразу. Сначала замедлил шаг, потом повернулся к старику, вгляделся мутным взором, и тут глаза его полыхнули злобой:
– Хануахет!
– Да.
– О, как я искал тебя, предатель! – зашипел Такенс. – Ты должен был умереть! Для всех ты умер, но Амонхотеп обвинил в твоей смерти меня! Проклятый старик! Я вижу, жизнь поступила с тобой сурово. Я рад! – он хрипло рассмеялся.
– Успокойся, теперь и ты не в лучшем положении.
– Да, я – изгнанник! По твоей воле я попал в немилость фараона.
– Так ли это? – усмехнулся Хануахет. – Тебя погубили твои злоба и зависть. Ты недооценил разум своего ученика, ты так и не узнал его, хотя он и прожил с тобой большую половину своей жизни!
– Ничего, я еще вернусь к власти!
– Нет, Такенс!
– Ты так считаешь? Я отомщу Амонхотепу и вернусь в Уасет!
– Мне жаль тебя, несчастный, вот здесь будет стоять прекрасный город, новая столица Египта, и фараон будет править в ней мудро и справедливо, и придет, наконец, благодать для земли египетской и для всех народов, кто населяет нашу страну. И город этот будет называться Ахетатоном…
– Горизонт Атона? Что это значит? – не выдержал Такенс.
– Атон – новый бог и единственный покровитель Египта.
– Ты помешанный, Хануахет! – со злостью выкрикнул бывший верховный жрец. – Я не хочу тебя слышать! Будь ты проклят всеми богами вместе со своим любимцем Амонхотепом!
– Бог один, Такенс, – спокойно отвечал старик. – И он знает, кто из нас прав, а кто поплатится за грехи свои и умрет бесславной смертью.
Такенс с ненавистью плюнул на землю и шарахнулся от старика, как от прокаженного Хануахет же некоторое время оставался на месте, с сожалением глядя вслед тому, кто был верховным служителем Амона, а затем продолжил свой путь туда, где закладывался город. На мгновение завеса пыли скрыла его, а когда ветер отогнал облако прочь, старика уже не было видно, будто никогда не существовало.
А мальчик, сидящий под обломанным самшитовым деревом, так был поглощен работой, что и не заметил всего этого, так же как и не знал того, что под древним выцветшим небом Египта разворачивается строительство новой столицы, оплота единого бога Обеих Земель, Атона – солнечного диска.
Глава 11.
Египет.
Прошло всего несколько месяцев, и вот уже Тотмий заслужил право делать портреты самых высокопоставленных людей Египта. В последнее время он трудился над изваянием Хоремхеба. И хотя работал он быстро, сам верховный сановник никак не мог дождаться конца своих мучений – ведь ему приходилось часами сидеть в одной и той же позе, облокотившись на ручки жесткого кресла. Тотмий тщательно трудился над портретом, уделяя особое внимание рукам. Ему хотелось, чтобы они отражали сущность человека. У Хоремхеба были красивые руки с длинными тонкими пальцами и узкими ладонями. Но для Тотмия это была лишь форма, он читал за нею холодную учтивость и презрение ко всему. Хоремхеб умело скрывал это на лице, не подозревая, что руки выдают его честолюбие. Тотмий бился над объемом. Кисти рук казались плоскими на широких ручках кресла, а при раскраске и вовсе могли превратиться в гладкие дощечки. Тотмий был настойчив и принялся утолщать ладони за счет ручек кресла. Хоремхеб, терпение которого и без того истощилось, видя, что конца этому не будет, не будет, не мог больше сидеть спокойно.
– Я устал и приду завтра! – с этими словами он встал и подошел к ваятелю, чтобы взглянуть на работу, и ужаснулся увиденным.
Руки статуи теперь больше напоминали звериные лапы, Тотмий, похоже, был этим доволен.
– Ты ослеп? – возмутился Хоремхеб, указывая на испорченные руки статуи. – Что ты наделал, недостойный чужеземец? Посмотри, как это грубо, как неправильно!
– Досточтимый советник, – спокойно начал он, снисходительно, как показалось Хоремхебу, глядя на своего собеседника. – Мастер – я и мне решать, как изображать те или иные части человеческого тела.
Слова чужого языка неуклюже срывались с уст скульптора. Их содержание и вид Тотмия, с которым он говорил, привели Хоремхеба в бешенство.
Привыкший обычно сдерживать чувства, сановник неистово побагровел, так что вздулись вены на шее и на лбу, и он, раздувая тонкие ноздри, прошипел сквозь зубы: