Он выдержал паузу и смиренно отвечал:
– О божественный! Твоя проницательность давно стала легендой в твоем народе. Ты верно угадал – я не люблю иноземца. Но разве я ненавижу его? Ненависть предполагает зависть к человеку, осознание собственной ущербности и недовольство своим положением. Но разве мне есть чему завидовать этому человеку, разве я недоволен положением при твоем дворе? Так с чего же мне ненавидеть какого-то скульптора, каменотеса, гончара. У которого день и ночь руки испачканы глиной и каменной пылью, у которого глаза краснеют от недосыпания и грязи, который дышит песчинками камня и к сорока годам станет больным стариком, – мне ли завидовать такой участи?
– Ты ушел от ответа, досточтимый Хоремхеб, – спокойно и почти торжественно сказал Амонхотеп IV.
– Как, о божественный? – удивился сановник. – Я все объяснил…
– Ты ушел от ответа, почему ты ненавидишь именно Тотмия? Я спрашивал тебя об этом. Ты сказал обо всех скульпторах, а я хотел услышать об одном из них. Не лукавь, я прекрасно понял тебя. Отвечай на мой вопрос!
Хоремхеб задумался. Впервые за все годы он столкнулся с той самой мощью фараону, о которой знал лишь понаслышке. Амонхотеп IV всегда казался ему человеком угрюмым и вдумчивым, но не столь жестким и проницательным, каким предстал сейчас. Хоремхеб хотел провести атаку красноречия, заговорить собеседника, как умел делать со всеми и чем славился среди аристократов, но попытка закончилась неудачей; поэтому он, не подав вида, что смущен, собрался с мыслями и решил изобразить откровенность.
– Ты верно заметил, о божественный, – смиренно сказал он, кланяясь. – Я не люблю этого человека за то, что он дерзок, высокомерен и непослушен.
– Да, его нраву можно позавидовать, – неожиданно перебил Хоремхеба фараон. – Удивительно, что он, человек неблагородный, не получивший такого воспитания, как ты, держится столь мужественно, что вызывает невольное почтение.
– О божественный! Почтение? Что ты говоришь? – не выдержал сановник, ненависть вырвалась наружу, подобно расправленной магме, и ее было невозможно удержать. – Ты восхищаешься этим каменотесом? Он никто! Неблагодарный мужик, раб!..
Хоремхеб бы и дальше извергал переполнявшую его злость, но громовой голос Амонхотепа IV заставил его замолчать:
– Вот! Вот те слова, которые полностью прояснили все! – сановник был ошарашен, он проговорился, такого никогда ранее с ним не случалось, а фараон спокойно продолжал. – Ты ответил на мой вопрос, досточтимый Хоремхеб. Я услышал то, что у тебя на сердце, и понял тебя. Хотя я высоко ценю твою мудрость и дипломатию, аристократическая кровь вновь заслонила твой разум, как и во время ссоры с Тотмием. Я прав, досточтимый Хоремхеб?
Сановник опустил глаза.
– Я говорил со скульптором, – продолжал Амонхотеп IV. – Я увидел человека с твердой волей и спокойствием от уверенности в своей правоте. Он не скрывал истины и не боялся говорить о ней. Я хотел запугать его, но это не подействовало. Теперь я вижу, то рассудил правильно. Хоремхеб, я знаю о неприязни к простолюдинам, знаю озлобленность и мстительность знатных египтян. Так совершаются подлые убийства неугодных. И поэтому я говорю тебе: следи за тем, чтобы Тотмий был в добром здравии и прекрасном расположении духа, а если с ним случится несчастье или смерть, отвечать за это будешь ты, мой мудрый сановник.
– Почему, о божественный? – Хоремхеб растерялся окончательно.
– Потому что ты хочешь его гибели, – невозмутимо отвечал фараон и улыбка затаилась в уголках его губ. – Я не держу при себе аристократов, только твои знания позволяют тебе пребывать подле моего трона. Поэтому я предупреждаю тебя – стань другом Тотмия.
– Что? Что я слышу, о божественный? – в исступлении вскричал Хоремхеб. – Мне стать другом какого-то иноземца?
– Я начинаю сомневаться в твоей разумности, – бесстрастно молвил фараон.
Эти слова отрезвили сановника, он перевел дыхание и попытался взять себя в руки.
– Я понял, о божественный, – смиренно улыбаясь, поклонился он. – И принимаю твою волю.
– Я рад, мой сановник, что слова мои достигли твоего разума, – в тон ему ответил Амонхотеп IV, и эта фраза вызвала новую вспышку огня в душе Хоремхеба, но тот уже настолько овладел собой, что вместо гнева выдал добродушную улыбку.
– Ступай, почтенный Хоремхеб, – велел фараон.
И сановник ушел. Этот урок был ему на пользу. Никогда более не раскрывал он своих чувств и подлинных мыслей, а фараон был доволен им и никогда более не расставлял своих хитрых ловушек, ибо считал, что Хоремхеб изменил аристократической сущности. Но бывает ли такое, и верил ли в это сам фараон?