Фараон прошел в то помещение, где обычно работал ночами, и достал из ящика для папирусов древний свиток. В ушах все еще звучали слова Тотмия, пытавшегося убедить фараона в его значимости. Они волновали Амонхотепа, заставляли возвращаться к ним вновь и вновь.
Он развернул свиток и несколько раз пробежал его глазами, но так и не понял ни единой фразы, поглощенный собственными мыслями. Наконец, он встряхнул головой, присел на скамейку и заставил себя увидеть надписи на свитке. Это было одно из тех погребальных сочинений, которое не подлежало выносу из гробницы. Но нашелся какой-то ослушник, переписавший и сохранивший этот памятник древнейшей поэзии, донеся его до живых. Амонхотеп IV держал в руках копию песни из дома усопшего царя Антефа, которая располагалась в гробнице рядом с изображением певца с арфой. Фараон любил это произведение и много раз читал его. Вот и сейчас, после разговора с Тотмием, он почувствовал желание вновь обратиться к папирусу.
– «Одни поколения проходят,
а другие продолжают существовать
Со времен предков», – прочитал он в «Песне арфиста» и подумал, что это сказано и о нем, фараоне восемнадцатой династии, правившей в Египте более двух столетий. Прошли и исчезли в темноте семнадцать династий и даже пирамиды не убеждают живущих в том, что это могли построить люди, которых давно нет, как нет уже их детей, внуков и правнуков. Десять веков не выходят на свет из своих гробниц, однажды мелькнувшие под солнцем и успевшие возвести каменные горы и чудовище-сфинкса; «А другие продолжают существовать» – это он, Амонхотеп IV и его предки, начиная от героического освободителя Египта, Секененры, погибшего в войне с гигсосами, когда-то поработавшими страну. И пришедший ему на смену фараон Камос, и его потомки – Яхмос, Тутмосис III… Они продолжают существовать, покуда живет восемнадцатая династия.
– «Боги, бывшие некогда,
Покоятся в своих пирамидах».
Да, сколько их сменилось! Каждая династия вносит свои изменения в божественную иерархию. Даже бога солнца при каждом правлении называли иначе. Последним было имя Амона, покровителя восемнадцатой династии. И звался он Амоном-Ра Уасетским, поскольку резиденция фараона располагалась в городе Уасете.
Фараон невольно погрузился в размышления. Он понимал, что страна, зажатая в тисках жречества, нуждается в обновлении. Слишком долго властители Египта были беспомощными куклами в руках мощной, спаянной касты. Служители культа бессовестно грабили страну, двор, диктовали свое мнение и развязывали войны, прикрываясь волей богов. Войны приносили горе народу, но процветание тем, кто прятался от мира за толстыми золочеными каменными стенами храмов. В последние семьдесят лет Египет вел мирную политику, стараясь решить проблемы на внешних рубежах с помощью дипломатии, а не кровопролития. И жречество, изголодавшееся по новым сокровищам, рвалось к власти, мечтая посадить на трон своего фараона. Так был возведен Амонхотеп IV. Фараон не испытывал благодарности к Такенсу и его приспешникам, но не мог не признать, что не будь их, ему никогда бы не видать царской власти. И был в отчаянии от того, что, заперев его в храме, они отняли у него большую половину жизни, стремясь отобрать и ее остаток.
Но там он научился мыслить. Старик Хануахет, тебе возносил слова благодарности твой тридцатитрехлетний ученик Амонхотеп. Фараон считал учителя мертвым, но, вспоминая о нем, всегда видел перед собой подвижное лицо, изборожденное морщинами, живые проницательные глаза.
– «Благородные и славные люди
Тоже погребены в своих пирамидах, – читал Амонхотеп. -
Они строили дома -
Не сохранилось даже место, где они стояли,
Смотри, что случилось с ними.
А что с гробницами?
Стены обрушились,
Не сохранилось даже место, где они стояли,
Словно никогда их и не было.
Никто еще не приходил оттуда,
Чтоб рассказать, что там,
И наши сердца успокоить,
Пока мы сами не достигли места,
Куда они удалились…»
И тут неожиданно для себя фараон понял, что «Песнь арфиста» не прославляет загробную жизнь, а скорбит по утраченным людям, по земной жизни, ускользнувшей и пропавшей в прошлом. Удивительные чистые и светлые слова лились со свитка. Кто мог написать это в ту пору, когда жречество неусыпно следило за незыблемым соблюдением божественных правил? Амонхотеп вспомнил глаза Тотмия. В них горел тот же чистый, ясный свет, который сейчас так и струился со свитка прямо в сердце фараона.