От Амонхотепа же не ускользнула тень радости, промелькнувшая на лице верховного. Это только подтвердило его предположение о несметных сокровищах храмов, и он отлично понимал, что настоящая власть заключена в богатстве, и она пока еще не в его руках.
В его воображении зрел план. Он почему-то представил себя стоящим посреди темного очень просторного помещения, внутрь которого извне били тонкие и яркие солнечные лучи. Амонхотеп пошел между ними вперед, и их острые нити мелькали по его лицу, плечам, ногам. Он шел туда, где все лучи пересекались, образуя переплетения, подобные паутине. Фараон вступил в самый их центр, и в тот же миг силуэт его вспыхнул, охваченный со всех сторон потоками направленных на него солнечных стрел. От обилия жесткого света Амонхотеп закрыл глаза, но в тот же момент низкий голос, двигающийся ему навстречу, заставил его раскрыть веки и вглядеться в темное пространство. Но темноты уже не было. Все вокруг источало свет, его столбы били отовсюду, воздух горел, он был прозрачен и вязок. И в нем грохотал знакомый фараону голос: «Амонхотеп! Ты сделаешь то, за чем пришел в этот мир! Не останавливайся, иди вперед». И он сделал шаг, выпав из потока солнечных пересечений. Но увидел перед собой не темноту, а прекрасный храм так, как если бы смотрел на него сверху, с высокой горы. Вдалеке виднелись жилые постройки, и фараон догадался, что перед ним Уасет. В столице Египта возвышался новый храм. И к нему тянулась длинная вереница людей с опущенными, поблескивающими на солнце бритыми головами; каждый влачил какую-то тяжелую ношу, это было золото, драгоценные камни, серебро… Люди понуро брели, едва переставляя ноги, словно кто-то невидимый с бичом заставлял их двигаться к новому храму. Это были жрецы. И они сами отдавали свои богатства.
Амонхотеп очнулся и понял, что сидит на стуле в своем павильоне. Но ощущение реальности только что увиденного долго не покидало его.
Нижний Египет.
А в тот миг, когда в Уасете фараон слышал странный рокочущий голос, в Нижнем Египте маленькая Маабитури играла с другими детьми и неожиданно остановилась.
– Теперь он знает все, – сказала она, ни к кому не обращаясь.
– Догоняй! Чего ты там встала? – закричали мальчишки.
– Он узнал волю бога! – попыталась объясниться Мааби, но дети подняли ее на смех, обзывая глупышкой и дурой и водя вокруг нее хороводы.
– Она больная, чего с нее взять? – громче всех кричал самый маленький чумазый мальчуган со сбитыми коленками.
– С ней даже играть нельзя. Она бегать не умеет!
– Глупая Мааби!
– Дурочка!
– Пойди в тень, полегчает! – надрывался мальчишка со сбитыми коленками.
Маабитури, будто не замечая обидных слов, что-то говорила им, и сквозь громкий гомон прорывались ее отдельные фразы:
– Это правда!.. Он слышал… Новая жизнь!.. Скажите родителям… Наш бог…
Но тут кто-то подскочил к ней и ударил ее по щеке. Мааби не видела, кто это сделал, но неожиданная боль переполнила вдруг ее терпение, и она разрыдалась, пряча в ладонях горящее от обиды лицо. Дети хохотали так звонко, что взрослым не было слышно, как плачет девочка, способная знать о происходящем в это время с фараоном в уасетской резиденции.
Египет. Уасет.
Очутившись у себя в мастерской, Тотмий, пользуясь тем, что Махроса нет поблизости, принялся что-то искать в его неудавшихся пробах. Торопясь, он перебирал маленькие человеческие головки из нефрита и песчаника, известняка и гранита. Наконец, Тотмий остановил свой выбор на двух, в которых с первого же взгляда угадывался фараон Амонхотеп IV. Но сам Махрос забраковал их, потому что выше всего ценил сходство статуи с оригиналом. Тотмий еще немного покопался среди скульптур и, не обнаружив более ничего подходящего, тяжело вздохнул, забрал найденные портреты и, держа их в руках, подошел к внушительному камню, накрытому сверху небольшим куском ткани. Хотя Тотмий не был малорослым, камень доходил ему до пояса. Шершавый, дикий и несговорчивый, он лежал на полу перед скульптором, готовый сопротивляться любому, кто подступится к нему.
Тотмий посматривал то на камень, то на статуэтки, и все больше мрачнел. Ему начинало казаться, что заносчивость и дерзость занесли его в такие дебри, откуда ему самому не вылезти. Тотмий взял скамейку и, думая о чем-то своем, присел напротив камня. Потом медленно стянул с него ткань и вновь задумался. Он поймал себя на мысли, что не знает, с чего начать. Такое с ним раньше не случалось. Сердце сдавила какая-то смутная тоска, может быть, чувство собственной беспомощности?.. Но тут ему на память пришли слова Ну-от-хаби, которые тот когда-то говорил ему: «Не убивай себя неуверенностью. Всегда найдется человек, который усомнится в твоих способностях, но сам ты никогда не должен этого делать. Неуверенность уничтожает свободу, без которой ты не сможешь творить. Неуверенность застит зрение, убивает мысль. Гони ее прочь, не поддавайся унынию. Скажи себе: могу. И ты убедишься, что все тебе подвластно». Тотмий представил лицо китайца, когда тот давал ему подобные наставления, и грустная улыбка слегка тронула его губы. Он вновь посмотрел на камень.