– Это невозможно! Что он сделал с моей статуей? – вскричал он, багровея от зависти и благоговения.
Вокруг уже собрались мастера, и все видел победу иноземца. На бледно-голубом фоне египетского неба желтоватая статуя Амонхотепа IV простирала руки к солнцу, стоящему в зените, и лицо статуи было лицом фараона Обеих Земель.
Глава 17. 1364 год до Р. Х.
Египет.
У последней жены Анхота шли роды. Молодая и замечательно прекрасная женщина, произведшая не свет двух девочек, которым было три и два года, теперь никак не могла разрешиться от бремени и мучилась с момента заката солнца всю долгую атирскую ночь. Женщины, столпившиеся вокруг ложа роженицы, сочувствовали бедняжке, издавая при этом такие вздохи и крики, что она была уверена, – этих родов ей не пережить. И в ужасе шептала слова молитвы, обращаясь к богине Нехбет, способной облегчить страдания матери в тяжелый час рождения младенца.
– О, великая Нехбет, – срывалось с ее губ. – Помоги мне, сделай так, чтоб он увидел свет! Я молю тебя, пусть это будет мальчик, я назову его в твою честь… О, великая Нехбет! Мой сын будет верен тебе и прежним богам, которым теперь нет места в Египте! Сжалься надо мной, милосердная…
В комнате стало светлее, и все предметы и лица приобрели синий предутренний оттенок.
Наконец луч Хепри ворвался в помещение и скользнул к ложу несчастной, но в тот же момент слуги закрыли окно плотной тканью, чтобы солнце не потревожило госпожу.
И вот тут-то роженица, вцепившись в чью-то руку, отчаянно взвыла, точно ее рвали на части. Все дружно и громко закричали вместе с ней, но никто не сдвинулся с места. И лишь спустя несколько минут кто-то из женщин сообразил, что это уже не истерика госпожи, а настоящие роды – ребенок просился на свет.
Вскоре он появился – длинное нелепое тело, веревками висящие ручки и ножки, запрокинутая голова со сморщенным багровым личиком. Он оказался в цепких руках маленькой женщины, которая обмыла его в душистой воде, любуясь им.
– Мальчик! – сказала она матери.
– Да, да, точно, мальчик! – дружно поддержали ее другие женщины.
Но роженица, покрытая крупными каплями пота, не слышала их, погрузившись в глубокий сон, похожий на обморок. Эта ночь истощила ее.
– Какой красивый мальчик! – квохтали над ребенком женщины. – Хорошенький, маленький!
И тут одна из них, самая молодая, скорее из любопытства. Чем из-за тревоги, спросила остальных:
– А почему он до сих пор не кричит?
Все разом замолчали, уставившись на новорожденного, а потом закричали. Все, кроме младенца. Его переворачивали вверх ногами, трясли; ему давили на крошечную грудь, дабы помочь душе зажечь в нем жизнь. Но все было тщетным.
И вот в отчаянии и злости кто-то из женщин схватил с огня горячую воду, плеснул в сосуд и, не помня себя, бросил туда ребенка.
– Вот тебе, негодник! Получай за то, что всю ночь не давал нам спать и извел свою мать!
Ребенок ушел под воду, даже не шевельнувшись.
– Поделом тебе! – крикнула злючка.
Но самая молодая, обжигаясь, выхватила мальчика из кипятка и окунула его в холодную воду.
– Хочешь, чтобы он остудился? – зло хохотала та, что бросала его в кипяток. – Гляди, он еще простудится. Лучше б ты его не трогала! Дай мне его сюда!
И она схватила ребенка, желая бросить опять в кипяток, но самая молодая не желала уступать мальчика и вцепилась в него с другой стороны. Они тискали и тягали его, рвали из рук, и никто не мог их разнять. И вдруг ребенок под их руками закричал.
Все разом замерли, остолбенев. А малыш плакал, дергая ручками и ножками, сжимая в комок свое уродливое багровое личико.
– О, какой красавец! – воскликнула старуха.
– А какой громкоголосый! – поддержала ее другая.
– Выкарабкался! – удивилась злючка. – Прямо-таки чудо!
– Слава богине Нехбет! – сказала самая молодая. – Надо сказать хозяину, чтобы назвал мальчика в честь покровительницы царской власти, которой молилась госпожа, Нехбетумом.
– Как бы не навлечь немилости фараона, – напомнил кто-то из женщин.
– Владыка не будет вредить младенцу, – ответила старуха. – Нехбетум – красивое имя. Вот какой он! – и она подняла ребенка над головой.
А он плакал от боли в вывернутой ножке и от одиночества. Ему хотелось, чтобы его перестали трогать и мучить. Он мечтал вернуться туда, где было так хорошо и спокойно, к чему он привык. Он отчаянно плакал, взывая к защите. Но та, которая могла оградить его от врагов и людского зла, неподвижно распростерлась на ложе в стороне от него, и он не видел ее, как и солнца, ласкового и яркого. Наверное, потому он и плакал так горько, и ничто, казалось, не могло его утешить.